Когда я читала роман «Хіба ревуть воли, як ясла повні?» первые два раза, я видела только село, тоску и бедность. На третий раз я услышала голос автора, звучащий в мыслях и словах героев. В четвёртый ухватила нить повествования за самый кончик, и он полоснул меня вопросом: способен ли герой романа — способны ли мы — выбирать свою судьбу? Куда нас приводят наши решения? И, перевернув последнюю страницу книги в пятый раз, я нашлась что ответить.
Уроки литературы — вечная борьба со сном. Она становится всё более жестокой с каждым кругом школьного образования, ведь экзамены близятся, а цементная масса знаний в голове всё никак не хочет застывать.
«Ніс невеличкий, тонкий, трохи загострений; темні карі очі — теж гострі; лице довгообразе — козаче; ні високого, ні низького зросту, — тільки плечі широкі, та груди високі… Оце й уся врода. Таких парубків часто й густо можна зустріти по наших хуторах та селах», — читаю я в который раз. Моя тетрадь для подготовки к ВНО полна таких же кощунственно вырванных цитат. Моё знакомство с Чипкой Варениченко, главным героем романа Панаса Мирного и Ивана Билыка «Хіба ревуть воли, як ясла повні?», — нежелательное и поверхностное. Я записываю, как звали его отца, мать, жену, врагов и собутыльников. Цветными стрелочками в конспекте под диктовку учителя очерчиваю путь героя.
Учительница литературы нависает над моей головой и говорит что‑то о вечной проблематике и многогранности изучаемого романа. Я же думаю только о его громоздкости.
«Каждое великое произведение, — замечает преподаватель, — имеет несколько уровней восприятия. Первый — это фабула. Это ровно то, что изложено в самих строках».
Дальше первого мне заходить как‑то страшно и не хочется. Отрываю взгляд от злополучной тетрадки. Солнце пытается пробиться сквозь стекло. Я думаю о том, как накину джинсовку, рюкзак и куплю шоколадный батончик по пути домой.
«Второй слой прячется между строк. Это отпечаток исторических событий на жизнях героев, менталитет, картина эпохи и наше культурное наследие. В какое время разворачивается основное действие романа?» — десятиклассники втягивают головы в плечи. Я вновь отворачиваюсь к окну и делаю вид, что меня здесь нет.
Кажется, где‑то тут в борьбе со сном я терплю досадное поражение. Из-под солнечного пятна взмахивают крылья ласточки — где‑то под крышей школы спрятано её гнездо, но об этом я уже не помню. Пространство вдруг становится вязким, как растопленное масло, и столь же покорным. Сесть ласточке на хвост легче лёгкого, и вот я прячусь в её перьях.
Летим вниз, и асфальт пенится, пушится облаками. Под ними небо, кукольные хатки, бесконечным золотом струится степь. Ласточкины крылья несут ближе к земле, где люди — странные, смешные, сгорбленные, одетые в льняные рубашки, вышитые юбки, украшенные лентами — рассыпаны по огромному полотну земли, как игрушки по ковру детской. Я заглядываю в их лица, утомлённые солнцем и тяжёлой работой. Губы злые и поджатые. В ранних морщинах поселилось горе. Эти люди очнулись здесь, в новом мире, где нет земли, денег и надежд на будущее. Ничего, кроме водки и голой, но свободной души.
Если белка всю жизнь крутилась в колесе, недоедала, была несчастна, но не знала ничего, кроме этого колеса, то, вырвавшись из клетки, что она будет делать? Отмена крепостного права — уникальное событие нашей истории, когда тысячи людей по всей империи стали свободными. Их подхватил поток жизни, где нет заготовленных ответов.
Перед народом — праздничный стол, уставленный невиданными яствами. Люди топчутся вокруг, не зная, как подступиться к дарам свободы и какие они на вкус. А вокруг бушует жизненный поток, с которым нужно совладать.
* * *
Со своей позиции я вижу всех героев романа Панаса Мирного как на ладони.
Мимо трактира идёт человек, он свысока смотрит на спящих гуляк. Он устал после тяжёлого дня, но в этот миг приосанивается от чувства превосходства. В трактир Грицько не заглядывает — он идёт домой. Я знаю, что он сирота, в юношестве уехал на заработки, трудился не покладая рук, а в коротком сне видел свою собственную хату, хозяйство, семью, жену. Теперь всё это у него есть, и Грицько выглядит как человек, которому есть что терять. Его хата всегда с краю, он её выстрадал, выгрыз и, конечно, будет стеречь. До остальных ему нет дела. Жене Христе, такой же сироте, как он сам, в тепле родного дома он говорит: «Та в їх ніколи й не буде нічого. Все проп’ють. Вони в панів позвикали тільки красти та горілку пити, а не берегти хазяйського добра… А тут ще їм і землю, й волю дають… На цеп їх, а не на волю!»
Я знаю, что Грицько хороший, честный человек, но если бы моей ласточке подбили крыло, его двери были бы для меня закрыты.
Я вновь лечу к трактиру и внутри вижу троих: Лушню, Матню и Пацюка. Их лица, как говорит автор, отличаются, но для меня они совсем похожи. Одинаковый образ жизни будто сплёл судьбы героев в одно. Они летят по кругу, как вагончики карусели, двигаются, но всегда по орбите трактира.
Но я и здесь вижу их собственный выбор. С самого детства воровать то, что плохо лежит. Жить в угоду своему желудку. Думать лишь о его сытости, а каждую лишнюю монету преподносить бутылке водки — стеклянному богу воров, проходимцев, гуляк и притворщиков.
Ласточка летит к домам, свету и окнам, они сменяют друг друга, и я теряю чувство неба и земли. Кажется, над нами смыкаются прутья клетки, где в промежутках повисли неживые чиновники, тонущие в бумагах. Их глаза заплывшие, рыбьи, руки намертво вцепились в прутья кабинетов, а лица пустые и одинаковые. Лишь боязнь выпасть из клетки напоминает им о том, что они всё ещё живы. Но вдруг я слышу звон монеты, и в глазах чиновника загорается огонь — он тянет костлявую руку… Маленький человек решает чужие судьбы, но его глаза способны различить лишь блеск золота.
Ласточка трепещет в ужасе. Она прячется в пустом окне огромного дома. Если роман Панаса Мирного и Ивана Билыка — это «будинок з багатьма прибудовами», то мы мечемся по нему и случайно залетаем в центральный коридор, сердцевину, самую важную линию судьбы. Мне кажется, я вижу Чипку, мне хочется окликнуть его, а в голове крутится: «Ніс невеличкий, тонкий, трохи загострений; темні карі очі — теж гострі; лице довгообразе — козаче…»
Мне нужно заглянуть в это лицо, чтобы знать наверняка. Но Чипка расплывается перед глазами, он несётся стремительно, ускользающий и неясный, ухватиться за него не получается. Мне остаётся только лететь следом — так быстро, как может моя ласточка.
И учительница литературы где‑то за облаками говорит, что это — третий уровень восприятия. Здесь нет всего остального мира, нет общего — только частное. Только образ самого героя.
Он был никому не нужен, ребёнок без отца и судьбы, над которым смеялись дети, в котором видели только нечисть и с которым никто не был ласков. «…У малому серці ворушилося щось недобре, невпокійне… Розбуджене, воно не давало йому забутися, ніколи не прощало нікого, коли бачило яку помилку… І росло лихо в його серці — і виростало до гарячої відплати, котра не зна ні впину, ні заборони… Не було тоді нічого, перед чим би він оступився; яка б страховина перед ним не вставала — не злякати їй його відважного духу, упертої думки, палкого серця… Такому нема на світі нічого такого, чого б він злякався. Ні Бог, ні люди не страшні йому…»
И проснулась в его небольшом сердце небольшая злость. Стала расти. Чипка был тем, кому «всегда болела» несправедливость. Он видел её своими глазами, чувствовал — голодом, холодом, бедностью и тяжёлой работой. Злость бродила в нём рядом с цветущей добродетелью. Юный Чипка пас овец, заглядывался в небо и жалел каждую тварь. Почему люди едят овец, думал он, ведь это грешно… И тут же вместе с Грицьком, таким же сиротой, такой же босоногой беднотой, скручивал головы голубям ради забавы. Два начала пришли с ним в мир, но какому из них Чипка выберет следовать?
Внутри у Чипки дремлют химические составы, о которых не знает даже он сам. Жизненные обстоятельства становятся их катализаторами, и тогда в нём происходят реакции, из‑за которых коридор героя сворачивает. Сначала направо, и я следую за ним, успевая замечать, как меняются декорации.
Чипке удаётся заполучить землю, свою собственную землю, он хлопочет по хозяйству и вытягивает себя и свою стареющую мать из той непроходимой бедности, тех «злиднів», что пропитали его детство. В поле ему улыбается девушка Галя — «зелена керсетка, червона спідниця, з усмішкою погляд, червоні, як кармазин, уста, з котрих виглядає рядок дрібних, як перли, зубів». Я силюсь поймать улыбку Чипки, но он бежит за Галей не оглядываясь. Как удобно она, маленькая и круглолицая, поместилась в его сердце. Может ли она, такая светлая, жить рядом со злостью, противостоять ей? Ведь среди людей, жаждущих наживы, утратить всё можно в одночасье. Даже твою «викохану» землю могут одной равнодушной подписью отнять чиновники, у которых нет лиц. Тогда коридор обстоятельств сворачивает налево. Чипке говорят, что дело можно уладить, а землю вернуть, только нужны деньги. Денег у Чипки нет.
«І що я без землі? — вертілося в його похнюпленій голові… — Людський попихач… наймит… Без землі — нема волі… Земля тебе годує… земля хазяїном робить… А без землі — все пропало… і моя надія пропала…»
Я чувствую, как «лихо» пульсирует у Чипки в грудной клетке. Дорастёт ли оно до горячего возмездия? Достаточно ли велика эта злость, чтобы сделать роковой выбор? И кругом, куда ни глянь, одна неправда. Можно ли жить по правде в таком случае? Хочется ли?
Бутылка водки становится Чипке верной подругой. Это не он, это она расшатывает родную хату, срывает рушники с окон, бьёт стекла, выносит сундуки с одеждой. Она поднимает кулак на старую мать. Водка или проросшая злость тянет его руки к чужому? Чипка говорит себе, что не ворует. Он лишь отбирает своё.
— А правда де? Де та правда, по котрій нам велено жити? де вона ділася? хто її вкрав у нас? — гарячився Чіпка. — Куди вона забігла?.. га?
— А нема правди, — одказав Грицько, — то живи так, як і всі живуть…
— А як не дають жити? Що тоді?
Что делать тогда, каждый выбирает сам. Но постойте же: когда руки человека творят ужасное, можем ли мы винить в содеянном только человека? Ведь не любили Чипку маленького, осуждали Чипку взрослого, не протянули ему руки, не помогли и добрым словом. Но рубаха пастуха Грицька была ещё хуже, чем рубаха Чипки. На равных они были в юности, на пару добывали свой первый заработок.
«Хіба я не знаю, хіба я не чую, що про мене кажуть, думають?.. Знаю… добре знаю!.. Та хай кажуть, хай думають… кожному вільно, що хоче казати й думати!.. Тільки не кожному дано знати… заглянути в чужу душу, зрозуміти, що там і до чого, подивитись у чуже серце… Гляньте в його правдивим оком, то й побачите: що там діється, що там витворяється, які іноді тяжкі муки гнітять його, яке лихо розриває… На те в них кебети катма… не дано їм!.. От, і волоцюга я, й п’яниця, й гультіпака… А я — може, кращий від них… та лиха доля моя!.. Кажу вам, багато казати, а трохи слухати… Хай я гульвіса, бо мої руки до роботи не здіймаються; хай я п’яниця, бо в горілці тільки мені й душу одвести… На чому я її одведу, скажіть ви мені?»
В большом доме Панаса Мирного персонажи копошатся, как муравьи, но лишь я, незваный гость, вижу, что у Чипки внутри. Злость жгучую вижу. Горе вижу. Сказки его давно умершей бабушки слышу, мягкость овечьей шерсти чувствую, бескрайность неба ведаю и улыбку черноволосой Гали — помню. И однажды она, «заквітчана», сходит, как солнце, к ворам и проходимцам. Она — дочь такого же вора, «розбишацька дочка». Её за талию обнимает краденая юбка, а шею душат краденые бусы. Линия жизни Чипки снова сворачивает направо. Я молча прошу: «Выбери правильно».
Галя берёт с него, со своего жениха, обещание никогда больше не воровать. Больше никогда не отдавать власть водке. Больше никогда не…
Но у Чипки каждое «никогда» длится до следующего поворота. Он непостоянен. В нём есть сила, способная обустроить хозяйство, вспахать не одно поле, построить новый дом, ворота, податься в земство… Помещики теперь не имеют власти над крестьянами, но кому‑то эта власть должна принадлежать. Так, может, здесь сила Чипки и должна быть применена? Ведь вот он, шанс нести правду, жить при этом по совести. Про свою старую разгульную жизнь, про убийство сторожа Чипка и не вспоминает. Он ведь обещал Гале, своей жене, больше никогда не ступать на этот путь.
«А в Чіпчинім серці уже ворушилося бажання верховодити, пекло його, виривалось наверх у думці, в слові… Чіпка з ним носився, як з нахідкою. Кого не зустріне, з ким не забалакає — та все про земство, про вибори. Немає й речі другої».
Но власть не желает идти ему в руки, уходит из‑под носа и напоминает о старых грехах. Ещё одна равнодушная подпись — и Чипка отстранён по неблагонадёжности.
Коридор сворачивает налево. Здесь и заканчивается «никогда»? Здесь злость так разрастается в его сердце, что и Гале в нём становится тесно и душно. По ночам она теперь плачет.
Раз за разом Чипка спотыкается, бросает начатое, не может удержать свою силу, направить уверенно и прямо. Он — та сила, «что вечно жаждет блага, но вечно совершает зло». И никто в борьбе за «правду» не сотворил ещё столько «кривды». Как Родион Раскольников, Чипка стремится доказать, что он «право имеет». Помещики издевались десятилетиями, так почему же не отнять у них своё? Прийти глухой тёмной ночью с огнём и мечом, а сожаления после упрятать на дне бутылки. А потом и не только к помещикам, потом и к своим можно, ведь им досталось то, чего Чипка не смог достичь.
Почему ни ласка Гали, ни советы матери, ни дружба с Грицьком, ни уважение людей не смогли излечить его сердце? Кто виноват, что эта могучая сила стала пропащей? Чернота за рёбрами или судьба? Чипка Варениченко, солдатский сын, вор и убийца, или злой, неласковый мир, где кругом одна неправда? Свобода — это не дар. Это выбор и ответственность за него.
Чипка становится хищным, злым волком. Он несётся, больше не сворачивая, не глядя вперёд, не думая. «Лихо» его ведёт. Я почти теряю его из виду, но вижу, как чужие жизни встают у него на пути. Стены коридора измазаны кровью. Злость Чипки пожирает людей, и в этот раз за преступлением закономерно следует наказание.
Ничего в своей бездарно прожитой жизни Чипка не мог довести до конца, ни в одном выборе не был постоянен. Только в убийстве преуспел, и за это теперь придётся расплачиваться. Быть может, по той же каторге ходил и Родион Раскольников?
А Галя, которая должна была прийти в жизнь Чипки ангелом, задохнулась в его руках. Она выходила замуж за честного человека, но оказалась за убийцей. И Галя не выбирает ехать за своим мужем на каторгу, но выбирает смерть, и краденые бусы затягиваются на её шее петлёй.
— Так оце та правда?! Оце вона!!! — скрикнула не своїм голосом і несамовито залилась божевільним сміхом…
Тіло в неї тряслося; очі помутилися — вона ними якось чудно водила; на губах встала кривава піна, а вона все сміялася, все сміялася…
Галя всегда хотела жить по совести, по‑людски, но её задавила тяжесть чужих грехов. Мать Чипки мучилась всю жизнь в нищете и непосильной работе — чтобы в старости мечтать лишь о смерти. Лушня, Матня, Пацюк и Чипка воровали, врали, убивали и расплатились за это сполна. Грицько работал не покладая рук ради своей «хаты с краю», где можно спрятаться от жестокости, несправедливости, несвободы. Помещики и чиновники давно уже разговаривают лишь на языке денег. Так за кем же из них правда? Есть ли она?
Чипка стоит один в темноте своего коридора, а навстречу ему идёт босая девочка в белом. Кровь её отца и братьев вокруг кажется чёрной. Пульс Чипки убегает, он стучит в ушах, но не заглушает шёпот: «Почему ты выбрал неправильно?»
* * *
Я дышу рвано, и это моё сердце бьётся в ушах, будто ласточка сбросила меня со спины, и я летела вниз через коридоры, годы и облака. Я вижу лицо девочки ещё несколько мгновений, она смотрит так, будто это я убила её семью. Лишь затем сквозь её черты проступает строгое лицо моей учительницы. Её губы шевелятся, но я не знаю, верно ли я расслышала вопрос.
«Чипка, — говорю, — сделал неправильный выбор, потому что поддался своим слабостям, своей чёрной части. Это как будто на плече у каждого человека сидят ангел и демон, и у тебя есть свобода выбирать, кого из них послушать. Но свобода — это не дар, а выбор и его последствия».
Мне чудится, что я подписываю Чипке приговор под одобрительный кивок учительницы. Мне его ничуть не жаль, я сажусь, улыбаясь своей оценке, потому что сегодня я заслужила шоколадный батончик. Когда раздаётся звонок, я захлопываю роман Панаса Мирного и Ивана Билыка, думая о том, что они дали мне ответ.
…Но одной ночью я буду вновь бродить по коридорам «будинка з багатьма прибудовами» и забреду в одиночную камеру, где худой сгорбленный человек смотрит на луну сквозь прутья решётки. Маленькая ласточка случайно залетела к нему. Руки его гремят цепями, но не дают ей биться о прутья, бережно худой человек помогает ласточке выпорхнуть на свободу. Затем он поворачивается и я, наконец, могу разглядеть его лицо — оно опухшее и избитое, но я всё равно вижу: «Ніс невеличкий, тонкий, трохи загострений; темні карі очі — теж гострі. Лице довгообразе, козаче…»
В оформлении статьи использована картина художника Алексея Потапенко.
