Сегодня каждый может с гордостью назвать себя непонятым поэтом, опубликоваться где‑нибудь на просторах интернета, получить свою дозу гнилых помидоров и стать ещё более непонятым. Или же сыскать одобрение и быть растасканным по ванильным пабликам — в конце концов фотографии в Instagram нуждаются в загадочных подписях с претензией на глубокий смысл.
Да, образованные люди в очках готовы подписать современной поэзии приговор.
Но стойте же, остановите карающую руку.
Вы думаете, что стихи, настоящие стихи, остались там, в прошлых столетиях. Что ушло время Рождественского, Пастернака, Маяковского и уж тем более Пушкина с Лермонтовым. Что величие строк измеряется временем и наличием автора в школьной программе. Вы склонны скептически вскидывать бровь и морщиться при упоминании современных творцов.
Но каждый из великих когда‑то был «одним из», только одни колосья проросли, а другие оказались затоптаны. Кто‑то стал гениальным, а кого‑то забыли. Так, может, кому‑то удалось взойти и в нынешнем интернет-поле? Какой лик у современной поэзии, как звучит голос этого поколения? Когда зарифмованные строчки из соцсетей стают знаковыми стихотворениями?
Представим, что на дворе 2003 год, у вас в плеере играет Земфира, в кино вы вчера смотрели «Матрицу», а завтра идёте на «Властелина колец». Где‑то в Кремниевой долине Стиву Джобсу снятся телефоны без кнопок, а вы ещё не носите очки, не боитесь яркой одежды, а по ночам сидите в ЖЖ. На глаза вам попадается аккаунт пользователя Vero4ka. Вы думаете, что это глупо звучит, но всё же восхищаетесь несколькими тысячами подписчиков.
Верочка из ЖЖ пишет остро и очень про вас:
В свежих ранах крупинки соли.
Ночью снятся колосья ржи.
Никогда не боялась боли —
Только лжи.
В 2003-м в вас больше сказочной пыли и головокружительных трагедий. Возможно, вы смотрите в ночь и думаете о вечном.
«Дурацкая» Vero4ka из сети очень скоро становится для вас Верой Полозковой, выпускает первые сборники и выбивается из массы других сетевых творцов. Она едва не стала журналистом, но бросила университет, выбрав путь поэта — непротоптанный и для каждого свой. Ей быстро приходится вкусить непостоянной и ветреной славы, которую тяжело удержать в руках. «Модные» стихи Полозковой всё чаще слушает приёмная комиссия в театральных вузах, и всё чаще эта приёмная комиссия закатывает глаза. О, возможно, и вы прячете на лице скуку, слушая очередного испуганного абитуриента и ловя обрывок:
Бернард пишет: Мне сорок восемь, как прочим светским плешивым львам,
Я вспоминаю, кто я, по визе, паспорту и правам,
Ядерный могильник, водой затопленный котлован,
Подчинённых, как кегли, считаю по головам —
Но вот если слова — это тоже деньги,
То ты мне не по словам.
Заламывание рук, нарочитое страдание, фальшивая драма и вообще, на ваш вкус, сущие глупости этот Бернард пишет Эстер. Где‑то здесь вы надеваете очки и думаете, что интернетным поэтам лучше никогда не обращаться в типографии.
Когда кудрявая Полозкова появляется на передаче «Школа злословия», для некоторых она уже голос поколения. Для других — выскочка, которая поднялась незаслуженно высоко. Может, ей стоило бы оставить поэзию и податься в театр? Может, не стоило Верочке из ЖЖ становиться Верой Полозковой? В конце концов, всё модное должно устареть и быть выброшено, так? Чуть позже Дмитрий Быков напишет, что с Верой случилось «долгожданное литературное самоубийство». Должно быть, вы ставите его высказыванию лайк.
Наверное, век назад и Есенину следовало вот так же выйти из моды, но каждый день он совершал литературное самоубийство.
Разве они знают, чего мне стоило ремесло.
Разве они видели, сколько раз я орал и плакал.
Разве ступят на ветер, нащупав его изгиб.
Они думают, я дурак, которому повезло.
Если я отвечу им, я не удержу над бровями факел.
Если я отвечу им, я погиб.
Но творения Полозковой всегда выбирают жить. На каждом витке жизни поэт должен изобрести себя заново посредством стихов. Именно на этом перекрёстке обнажается важная истина: тот, кто пишет, потому что может, отчаивается и бросает ремесло. Тот, кто не может не писать, обязательно напомнит о себе снова, и именно поэтому рекомендации YouTube предлагают вам Веру, читающую вслух стихотворение «Снова не мы». Вам приходится узнать её заново.
Расскажи мне, как она забирается прямо в туфлях к нему в кровать
И читает «Терезу Батисту, уставшую воевать»
И закатывает глаза, чтоб не зареветь
И как люди любят по‑всякому себя убивать, чтобы не мертветь.
Вам приходится сглотнуть комок в горле и скинуть с плеч воспоминание о жизни, которую вы не выбирали прожить. Как удивительно точно получается у Полозковой запечатлеть кадры этой жизни! Они яркие и солнечные, будто фотографии, привезённые в чемодане из отпуска в родные холода. Люди на снимках живые, решительные и «значительно лучше нас».
Тогда вы снимаете очки, «становясь почти семнадцатилетним», и оглядываетесь назад, в прожитые годы. Стихи Полозковой взрослеют вместе с ней и вместе с вами. Оттуда уходит искрящаяся пыль и приторный мёд. Смыслы не летят пулей, они звучат богаче, дольше. Вкус их горше. Мёд на языке растворяется, превращаясь в полынь.
Что нужно стихам, чтобы глаза не скользили по ним равнодушно? Что нужно, чтобы не стать историей, как сеть ЖЖ и старая иконка инстаграма? Что нужно стихам, чтобы не мертветь?
Поэтический мир Веры простирается на север, юг, запад и восток. Её герои географически разбросаны. Часть из них носит «западные» имена, пьёт виски и бросает на барные стойки пенсы. Но и их боль нам знакома, а сквозь декорации всегда проступает суть.
Нынче Говарда любит Бет (при живом‑то муже).
Бет звонит ему в дверь, затянув поясок потуже,
Приезжает на час, хоть в съёмочном макияже,
Хоть на сутки между гастролей даже,
Хлопает ртом, говорит ему «я же, я же»,
Только он не любит и эту тоже,
От неё ему только хуже.
На Востоке Вера слушает океан и находит спокойствие души. В Индии у Веры другие стихи, в них сокрыта мудрость и какое‑то загадочное знание. Может быть, где‑то здесь происходит перерождение?
Всё изведай и отрази,
Всё, что здесь вызывает ярость:
Разгляди на свету, вблизи,
Как чудесное состоялось:
Вот растаскивают усталость,
Яд гордыни, яд нелюбви
Мыши и муравьи.
Это принцип. Ты ни при чём.
Тот, кто вечно был виноватым,
Ощущает, что вдруг прощён.
Он услышан. Он только атом:
В два сосновых ствола охватом,
Вооружившийся до бровей
Бешеный муравей.
Бог начнёт с твоего лица,
Как поедешь в тук-туке с рикшей,
Как увидишь кокос, возникший
В шаге от своего крыльца:
Он найдёт тебя, стервеца,
Он как молнией голубой
Вспыхнет перед тобой.
Другая сторона поэзии Полозковой тёплая, семейная и необъятная. Вера даёт жизнь своим детям, ставит заглавную букву на пустой странице и наблюдает, как на её глазах открывается новая вселенная: «Есть существо, которое из тебя произошло, без тебя не было и теперь оно тебе радо». Вера переживает невероятный человеческий опыт, и тогда её детский сборник сходит, как Благодатный огонь: он яркий, надёжный, тёплый и не жжёт руки. Это время, чтобы удивиться ей ещё раз, насладиться тем, как ровно и умиротворяюще горит это пламя.
Над водою тишина
Легче пуха
И пшена.
Утки, как же нам такая
Красота разрешена?
На закате над рекой
Синий с золотом покой.
Я не смел пошевелиться.
Я забыл, кто я такой.
Утки, есть такая грусть,
Словно и река, и куст
Знают все твои печали,
Все тревоги наизусть.
Между поэтом Полозковой и читателем есть тесная связь. Вера не устаёт путешествовать по иссечённой железными дорогами земле. В каждом новом городе после каждого концерта она слышит истории людей, которые тогда, в 2003‑м, удержались от шага в пропасть. Поэзия — глубокая, трагичная, тёплая, разная — собирает тысячи людей в залах, вокруг источника света. А ещё собирает тысячи просмотров и прослушиваний на стриминговых платформах, потому что Полозкова одна из первых пробует читать стихи под музыкальный аккомпанемент в альбоме «Знак не/равенства». Она смело ступает на поле музыки, а затем и театрального искусства. Тогда её творения облекаются в форму спектакля.
В чём сила Полозковой? В простоте, ясности, умении достучаться до каждого? По мнению самой Веры, поэзия — это отжать все лишние слова и оставить ту горсть, без которой невозможно сказать. Никто не знает, как складывается этот код, из каких материй плетутся стихи. Вера говорит, что её раннее творчество больше не о ней, но оно, возможно, о тех, кому ночью снятся колосья ржи. Новая она вполне помещается на вашей полке. В книжной обложке — путешествие в Индию, поиск новых смыслов, счастье материнства, горечь утрат.
Так когда же зарифмованные строчки из соцсетей становятся знаковыми стихотворениями? Когда поэту перестают пророчить литературное самоубийство и нарекают его бессмертным?
Нам не дано знать, чьи слова будут на полках и на устах у наших детей, но прежде чем подписать современной поэзии приговор, стоит вспомнить о совместном пути поэта и читателя, пройденном от ЖЖ до премий и живых концертов. Тогда вы опускаете карающую руку и думаете, что каждая, даже самая несовершенная, строчка достойна быть поэзией, если она в ком‑то гремит и чем‑то «подтверждает Бога».
