Однажды к одному талантливому монаху пришёл собрат по монастырю с просьбой написать ему для утешения такие слова, которые помогли бы справиться с глубокой скорбью о недавно умершем, близком по духу брате. Спустя почти тысячу лет молодой композитор Сергей Танеев, поражённый смертью любимого учителя, положил эти слова на музыку, до сих пор звучащую как торжество любви, которая не прекращается даже со смертью.
Слово «Церковь» воспринимается разными людьми иногда диаметрально противоположно. Кого‑то оно согреет тихой радостью, у кого‑то вызовет насмешку, иной почувствует отторжение, а кто‑то даже разозлится. Почему так? Наверное, потому, что каждый встретился с Церковью по‑своему, увидел её бытие в её представителях и сам выстроил своё к ней отношение. Угрызения совести, осознание собственной вины за происходящее — состояния не очень приятные. Самый простой путь их избежать — увидеть и убедиться, что виноваты другие, особенно если они должны быть априори святы. Ведь чувство превосходства гораздо ближе и приятнее. Отсюда возникают пресловутые претензии: «Церковь должна», «Церковь виновата». Что тут ответишь? Попробую рассказать о своём опыте.
Когда я принимал решение поступать в семинарию с целью дальнейшего священнического служения, мне было понятно, что хоть Владимир Высоцкий и неправ в своём «даже в Церкви всё не так», но тем не менее не следует ожидать от всех и каждого святости. Мы движемся к Небесному Отечеству, вроде бы оно — конечная точка навигации в этом маршруте, но вокруг столько привлекательных мест, почему бы и туда не заехать? И сюда, и вот туда ещё. А куда я, собственно, направлялся?.. Опасность ошибиться подстерегает каждого христианина.
Но мне уже опытно было известно, что в Церкви есть своя прекраснейшая сокровищница, доступная каждому, кто приложит пусть даже небольшие усилия, чтобы в неё заглянуть. Её богатства — в богослужебных текстах, в обновляющей силе таинств, в календарном разноцветии праздников, в близком сердцу святоотеческом наставлении, в радости общего предстояния Богу всей церковноприходской семьёй и ещё во многом и многом другом. Если же что и не нравится в этом порядке и красоте, а точнее, если хочется что‑то улучшить, углубить, очистить от чуждых наслоений, то надо погрузиться в эту жизнь, впитать её всем своим существом, а там уж, если Богу будут угодны мои желания что-то улучшить, Он укажет путь и даст силы.
«Неужели обязательно принимать все эти правила и обряды? Разве невозможно без всего этого просто быть хорошим человеком?» — прозвучат резонные вопросы. Да, кажется, вроде бы и можно, но, знаете, есть в Церкви люди, подобных которым я не встречал нигде и абсолютно уверен, что и не мог бы встретить. Они являют пример обновлённого через таинство Крещения и утверждённого через христианскую жизнь бытия на земле. О таких людях я читал в книгах, которые люблю, видел их и в реальной жизни. И я не могу не следовать за ними, потому что всё остальное вне этого пути — «суета и томление духа». А на пути церковном, несмотря на трудности, присутствует такая радость и такая полнота бытия, которыми и хочется жить.
«Где гарантии, что я найду эту радость? Разве христиане не болеют и не умирают?» — Да, болеют и умирают, так же, как все, и нам тоже приходится очень близко соприкасаться с необратимыми потерями. Мне довелось хоронить и молодую девушку, единственную и зрячую дочь незрячих родителей. И весёлую разговорчивую девчушку, любимую доченьку глухонемых папы и мамы — она впала в кому после аварии, мы все усердно молились о её выздоровлении, но девочка умерла. Это именно те ситуации, когда вопросы «почему?» и «за что?» терзают не только родителей, потерявших своих чад, но болят и рвутся в небо из души священника. И стандартные хрестоматийные ответы здесь не подходят.
Как с этим жить? И чем помочь человеку, утратившему своего близкого?
Когда‑то, больше тысячи лет назад, к одному талантливому монаху по имени Иоанн пришёл собрат по монастырю с просьбой написать ему для утешения такие слова, которые помогли бы справиться с глубокой скорбью о недавно умершем, близком по духу брате. Духовник при вступлении Иоанна в монастырь запретил ему для смирения всякое сочинительство. Но неотступная мольба и сочувствие побудили Иоанна нарушить обет. Так появились известные стихиры преподобного Иоанна Дамаскина на погребение.
Какие средства утешения употребляет песнописец? Вначале зовёт от боли личной утраты обратить внимание на общие закономерности жизни:
Какая сладость в жизни сей
Земной печали непричастна?
Чьё ожиданье не непрасно,
И где счастливый меж людей?
Всё то превратно, всё ничтожно,
Что мы с трудом приобрели, —
Какая слава на земли
Стоит, тверда и непреложна?
Всё пепел, призрак, тень и дым,
Исчезнет всё, как вихорь пыльный,
И перед смертью мы стоим,
И безоружны и бессильны[1].
Но невозможно надолго отвлечь от скорби о прервавшемся общении с почившим, и преподобный обращается от его лица к родным и близким:
Спасайтесь, сродники и чада,
Из гроба к вам взываю я,
Спасайтесь, братья и друзья,
Да не узрите пламень ада!
Привыкнув в жизни заботиться о дорогих нам людях, мы понимаем, что после их смерти главным конструктивным проявлением этой заботы становится молитва о них. Иоанн Дамаскин обращается здесь к Пресвятой Богородице:
И Ты, Предстательница всем,
И Ты, Заступница скорбящим,
К Тебе о брате, здесь лежащем,
К Тебе, Святая, вопием!
Моли Божественного Сына,
Его, Пречистая, моли,
Дабы отживший на земли
Оставил здесь свои кручины!
И снова звучат такие необходимые для близких обращение и просьба почившего:
Иду в незнаемый я путь,
Иду меж страха и надежды;
Мой взор угас, остыла грудь,
Не внемлет слух, сомкнуты вежды;
Лежу безгласен, недвижим,
Не слышу братского рыданья,
И от кадила синий дым
Не мне струит благоуханье;
Но вечным сном пока я сплю,
Моя любовь не умирает,
И ею, братья, вас молю,
Да каждый к Господу взывает:
Господь! В тот день, когда труба
Вострубит мира преставленье, —
Прими усопшего раба
В Твои блаженные селенья!
У нас далеко не всегда получится утешить ближних именно этими словами, но мы можем следовать подобным принципам. Ропот или, ещё хуже, отвержение Бога в такой ситуации уводят человека в мрачные и беспросветные дебри. Продолжать жить пред Богом, проявлять любовь и заботу к тем, кто рядом, — только это помогает пережить потерю.
Содействует осмыслению утраты и преломление её переживания в творчестве. Так произошло с молодым композитором Сергеем Танеевым. Поражённый смертью любимого учителя Николая Рубинштейна, он посвятил ему кантату «Иоанн Дамаскин». Основой для этого оркестрово-хорового шедевра стал текст последней из вышеприведённых строф поэмы Алексея Толстого и мелодия заупокойного кондака «Со святыми упокой», структурно пронизывающая всё произведение.
Танеев работал над созданием кантаты очень тщательно, именно её он обозначает своим первым опусом, несмотря на немалое количество написанных до того фортепианных и оркестровых пьес, романсов, трио и квартетов. Впервые кантата «Иоанн Дамаскин» прозвучала под управлением автора в Москве 11 марта 1884 года — в день третьей годовщины со дня смерти Николая Рубинштейна.
Состоит произведение из трёх частей. Первая и последняя написаны в полифонической технике фуги, которой свойственно искусное сплетение в единое целое постепенно вступающих самостоятельных голосов. Это, быть может, некий образ сочетания множества самостоятельных личностей в едином бытии человечества. Но если первая часть — переход человека в вечность, его путь «меж страха и надежды» — наполнена скорбно-лирическими интонациями, то последняя часть — призыв к действенной молитве, напоминание о Страшном Суде, где будет решена вечная участь души. Связывает их средняя хоральная часть — как соединяет земную и небесную Церковь любовь, не прекращающаяся даже со смертью.
Мы будем слушать кантату, и уже можно отсканировать QR-код и погрузиться в прекрасную музыку. Но где же ответы на озвученные выше претензии к Богу и Церкви? Ответ как раз и не может быть дан. Он может быть найден только опытно: в пути от временных привязанностей к вечной божественной красоте, от равнодушия — к усилию любви, в процессе переосмысления восприятия Церкви как только лишь иерархии к пониманию Её как семьи, объединённой стремлением к настоящей жизни во Христе, как множества сплетённых радостями и горестями человеческих судеб, зреющих и перетекающих от земли на небо.
[1] Здесь и дальше фрагменты стихир взяты в изложении А. К. Толстого из его поэмы «Иоанн Дамаскин»
