Композитора Петра Ильича Чайковского знают, наверное, почти все. Его творчество действительно выше всяких похвал: и «Щелкунчик», и «Лебединое озеро», и «Детский альбом» для фортепиано, и прекрасные оперы «Евгений Онегин» и «Пиковая дама», и многое, многое другое. Каждое из произведений потребовало бы отдельного разбора. Но сегодня разговор пойдёт о его последнем творении — шестой «Патетической» симфонии.
Пётр Ильич посвятил шестую симфонию своему племяннику Владимиру Давыдову, который искренне ценил творчество дяди. Композитор давно собирался сочинить серьёзное произведение «о самой жизни», о чём в 1889 году писал князю Константину Романову: «Мне ужасно хочется написать какую‑нибудь грандиозную симфонию, которая была бы как бы завершением всей моей сочинительской карьеры… Неопределённый план такой симфонии давно носится у меня в голове, но нужно стечение многих благоприятных обстоятельств, чтобы замысел мог быть приведён в исполнение. Надеюсь не умереть, не исполнивши этого намерения»[1].
Наброски задуманной мажорной симфонии привели Чайковского к мысли, что всё не то. Не получается написать что‑то жизнеутверждающее. И тогда он совершает концертное турне по Европе, в котором ищет встречи с человеком из своего детства — няней Фанни́ Дюрба́х. Находит её в деревне неподалёку от Парижа, встреча длится долго, после встречи он задумчив, углублён в себя.
«Во время путешествия у меня явилась мысль другой симфонии, на этот раз программной, но с такой программой, которая останется для всех загадкой, — признается впоследствии композитор в одном из писем. — Пусть догадываются, а симфония так и будет называться: Программная симфония (№ 6) <…> Программа эта самая что ни на есть проникнутая субъективностью, и нередко во время странствования, мысленно сочиняя её, я очень плакал. Теперь, возвратившись, сел писать эскизы, и работа пошла так горячо, так скоро, что менее чем в четыре дня у меня совершенно готова была первая часть и в голове уже ясно обрисовались остальные… И финал будет не громкое Allegro, а наоборот, самое тягучее Adagio»[2].
Премьера состоялась 16 (29) октября 1893 года под управлением самого Чайковского. Зал аплодировал сдержанно, критики выражали недоумение финалом, но композитор остался доволен. Он считал шестую симфонию вершиной своего творчества: «С этой симфонией происходит что‑то странное! Она не то чтобы не понравилась, но произвела некоторое недоумение. Что касается меня самого, то я ею горжусь более чем каким‑либо другим моим сочинением»[3].
Скоропостижная смерть Петра Ильича от холеры через девять дней после премьеры оставила ещё больше вопросов к его последнему творению.
О Чайковском и его творчестве написано множество книг и статей. У нас с вами нет задачи углубиться в научно-исследовательскую работу, рассмотреть и сравнить это широкое разнообразие точек зрения. Например, встречаются мнения, что композитор сочинил себе реквием, а затем покончил жизнь самоубийством; что шестая симфония — исключительно послание племяннику о любви и причина самоубийства — её безответность; или что произведение, наоборот, совершенно не об этом и посвящено Христу и Его страданиям; что композитора отравили масоны за непослушание и так далее. Наверное, не лишним будет отметить, что Пётр Ильич не планировал умирать так скоро — у него зрели идеи следующих произведений. Безусловно, была у него и проблема с естественными влечениями, но всю жизнь он с этим боролся. А отношение к себе нередко выражалось у него в высказываниях: «Ах, какой я урод-человек!»
Отойдя от веры в юношестве, он постепенно возвращается в Церковь уже в зрелом возрасте. После смерти Н. Г. Рубинштейна Пётр Ильич пишет в письме Надежде Филаретовне фон Мекк: «Я часто со слезами молюсь Ему (где Он, кто Он? — я не знаю, но знаю, что Он есть) и прошу Его дать мне смирение и любовь, прошу Его простить меня и вразумить меня, а главное, мне сладко говорить Ему: “Господи, да будет воля Твоя”, ибо я знаю, что воля Его святая. […] Я хочу любить Бога всегда: и тогда, когда Он посылает мне счастие, и когда наступят испытания. Ибо где‑нибудь да должно быть то царство вечного счастья, к которому мы тщетно стремимся на земле. Наступит час, когда разрешатся все недоступные нашему уму вопросы и когда мы поймём, почему Бог находит нужным посылать нам испытания. Мне хочется верить, что есть будущая жизнь»[4].
Сознание, что Бог дал ему великий дар, побуждало его творить, и творить с молитвой. В последние годы жизни Чайковский запись своих сочинений начинает со слов «Господи, благослови» и заканчивает благодарностью Богу. Например, о шестой симфонии он запишет: «Господи, благодарю Тебя! Сегодня, 24 марта, черновые эскизы кончил вполне!!!» С 1885 года и до конца жизни Пётр Ильич регулярно посещает воскресные всенощные бдения и литургии, читает параллельно Ветхий и Новый Завет. Тем не менее сложно согласиться с мыслью, что в шестой симфонии изображены страдания Христовы. Как‑то непохоже.
У меня есть собственные две версии трактовки программы. Одна, ранняя, — ещё с моего юношества, другая, современная, услышана недавно. Однако важно понимать, что, конечно же, своё послание композитор не только племяннику адресовал, но и каждому, у кого оно отзовётся в душе и сердце. А для того чтобы распознать заложенные в симфонии смыслы, надо научиться в прослушивании музыкального произведения придерживаться некоторых принципов.
Принцип первый: труд следования за мелодией. Откуда вообще берётся мелодия? Она складывается из интонаций, которыми мы выражаем эмоции. Мы ведь не говорим абсолютно однотонно, наоборот, улавливаем интонации сомнения, вопроса, требования, утверждения. Даже голос скучного в общении человека движется по звукам разной высоты. Только в церковном чтении мы осознанно минимизируем изменение звуковысотности, чтобы чтец своим личным переживанием не мешал переживаниям молящегося.
Кстати, похожее отношение бывает у композитора к вербализации программы его сочинения. «Начиная с Бетховена, — писал Малер, — нет такой новой музыки, которая не имела бы внутренней программы. Но ничего не сто́ит такая музыка, о которой слушателю нужно сперва сообщить, какие чувства в ней заключены, и, соответственно, что он сам обязан почувствовать»[5]. Эмоционально наполненная мысль как раз и заключается композитором в интонации мелодий. И когда мы движемся внутренним голосом следом за мелодией, а наше внутреннее состояние подчиняем общему музыкальному движению, тогда этот труд помогает нам прожить музыкальное произведение как своё, приобрести ценный жизненный опыт.
Принцип второй: предварительное знание цитат. Создавая музыкальное полотно, сочинитель может вплетать в него нити другого «производителя». Ведь так называемые «мемы» по сути не новы. Каждой эпохе присущи небольшие мелодии, являющиеся знаками чего‑то большего. Цитаты позволяют дать слушателю некоторую конкретику, помогают точнее его сориентировать[6]. В богослужебных текстах мы можем встретить в некотором смысле подобные приёмы в Великом покаянном каноне преподобного Андрея Критского, где за каждым просто упомянутым именем стоит целая жизнь.
Принцип третий: общее понимание музыкальной формы. Слушая песню, ориентированную на массового слушателя, мы легко различаем на слух куплет и припев. С инструментальной музыкой посложнее — нужно научиться слышать появление нового музыкального материала, замечать развитие уже изложенного. Различные фрагменты, сочетаясь между собой, образуют форму произведения, его архитектуру. Именно этому «слышанию» и пониманию формы мы и будем сегодня учиться. Тогда пространные музыкальные полотна предстанут перед нами в невиданных дотоле объёме и красоте. Так сознательный прихожанин знает порядок богослужения и без скуки, но с жадностью вслушивается в каждое слово.
Надо сказать, что симфония — довольно непростой музыкальный жанр, за века существования достигший высокой меры смысловой цельности и композиционного совершенства. В классическом виде она состоит из четырёх частей, каждой из которой присуща более-менее определённая форма. Первая и последняя части обычно пишутся в сонатной форме, в которой музыкально воплощается художественная логика классической драмы: завязка, развитие действия и развязка. Средние части носят более лёгкий характер, оттеняя главное действие.
Если вкратце сказать о последней симфонии Чайковского, то я бы процитировал один комментарий к той записи, которую предложу в конце вам прослушать: «Такой яростной катастрофы, такого душераздирающего полёта над бездной, такого гласа смерти у тромбонов в первой части; такого удивительного отрешения во второй, такого ярчайшего шагающего сокрушительного бездушия в третьей и, наконец, такой панорамы беспредельной трагедии и печали, такого абсолюта вселенского краха я не слышал ни у кого»[7].
Моё юношеское понимание симфонии строилось на её трактовке как периодов жизни, где первая часть — столкновение человека в его поисках Света с разрушительными трудностями жизни; вторая часть — период романтики, любви, создания семьи; третья часть — житейская суета, пышущая яркость внутренне пустой жизни; четвёртая часть — болезни старости и смерть.
Относительно недавно, несколько лет назад, у наших минских друзей-музыкантов я встретил иное ви́дение программы симфонии. Исходная точка в том, что вся жизнь прошла уже в первой части и мажорный похоронный марш в её конце не случаен. Остальные части в таком случае выстраиваются в следующий порядок: вторая — отстранённое воспоминание души о своей жизни, её радостях и печалях; третья — мытарства, суетливость духов злобы и их напыщенное пустое обманное торжество; четвёртая — мольба души пред Богом о милости и повисающий в воздухе вопрос её вечной участи.
Абсолютно не претендую на объективность трактовок, потому что согласен с Густавом Малером: пусть каждый услышит своё.
Давайте попробуем разобраться, как происходит главное повествование симфонии, вникнем в её строение.
Первая часть — наиболее сложная по структуре и несёт в себе основную смысловую нагрузку. Написана в сонатной форме и состоит из экспозиции, разработки и репризы. В экспозиции в виде главной и побочной партий излагаются основные мысли произведения, в разработке они развиваются и взаимодействуют, в репризе главная и побочная партии появляются в несколько преображённом виде.
Экспозиция. После небольшого вступления, начинающегося «из ничего» в нижнем мрачном регистре, у струнных появляется тема главной партии. Тревожная, вопрошающая, она тут же получает развитие. Волна развития утихает и подготавливает рождение совершенно иной по характеру побочной партии — широкой, светлой, певучей мелодии. Её интонации проступят впоследствии в печальной серединке второй части и скорбных вопрошаниях четвёртой. Но сейчас она, развиваясь, радует сердце своей искренностью, светом и красотой. Побочная партия приводит нас к затиханию и умиротворению. Но это только экспозиция, знакомство с главными идеями драмы.
Разработка врывается страшными, тяжёлыми ударами всего оркестра, грянувшими как гром среди ясного неба. Разыгравшаяся буря выносит нас к почти неузнаваемым интонациям побочной партии в угрожающем звучании тромбонов. Волна спадает, но медь выдаёт начальный запев кондака «Со святыми упокой», мотивы которого возвышаются, невзирая на тревожные вздохи струнных.
Следующий фатальный виток приводит нас к репризе. Он начинается с осторожных интонаций главной партии, которая после волнообразного разрастания гремит в ужасную полную силу на фоне, напоминающем сверкание молний. Буря прекращается, но принесённые ею смерти и разрушения плачевны: мы слышим это в трагической перекличке струнных и духовых инструментов. Рыдания стихли, тучи разошлись, и вновь проглядывает солнце светлой побочной партии. Завершается первая часть мерными шагами по характеру похоронного, но неожиданно мажорного тихого марша.
Вторая часть имеет трёхчастную репризную форму, то есть после появления в серединке другого мелодического материала мы будем ожидать возвращения начальной темы. По жанру это вальс, необычный своим пятидольным размером — то есть считается не на «раз-два-три», как обычно, а на «раз-два-три-четыре-пять». Тема среднего раздела вальса несколько похожа на побочную партию первой части, но минорным звучанием уже готовит нас к скорбному появлению в финале.
Третья часть написана в жанре скерцо, что в переводе означает «шутка». Этот жанр нередко трансформируется в музыке из шутки доброй и безобидной в саркастическую и злую. В нашем случае лёгкое суетливое скерцо перерастает постепенно в триумфальный, но какой‑то бездушный марш. Дело в том, что тема марша построена преимущественно на интервалах кварты и тем самым обезличена и пуста. Интересно, что некоторые западные дирижёры, исполняя эту симфонию, делали очень дерзкий шаг по отношению к авторскому замыслу: меняли местами последние части и заканчивали симфонию вот этим триумфом.
Четвёртая часть — мольба, плач и скорбь. Начинается с темы, сродной интонациям побочной партии первой части, но данной в глубоком миноре. Если посмотреть в партитуру, можно увидеть, что тема собирается как будто из осколков: каждый её звук исполняют разные партии струнных. В середине появляется основанная на той же побочной партии светлая тема как доброе воспоминание, проблеск надежды. Но, поднявшись в своей кульминации, она кубарем скатывается и разбивается вдребезги. После чего снова возвращаются начальные интонации мольбы, возводящие нас теперь уже к высоте всеобъемлющей скорби. Всплески плача стихают, тихо звучит удар тамтама — как знак того, что всё уже решено, окончено. Заключительное построение симфонии основывается на ритмичном басовом звуке, над которым звучат мерные минорные интонации среднего раздела — как завет помнить о душах, ушедших в Вечность.
В заключение прошу читателя уделить время прослушиванию симфонии, но не через слабые динамики телефона и не в транспорте, где людно и шумно, а в тихом и спокойном месте через хорошие наушники или аудиосистему. Надеюсь, эта симфония поможет вглядеться в себя, приобщиться к опыту борьбы и покаяния и, быть может, иногда на литургии или панихиде вспомнить пред Богом о душе раба Его Петра.
[1] Чайковский М. Жизнь Петра Ильича Чайковского. — M., 1903. — Т. III. — С. 330.
[2] П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений. Литературные произведения и переписка. Т. XVII [Письма за 1893 год] / Подгот. тома К. Ю. Давыдовой и Г. И. Лабутиной. — М.: Музыка, 1981. — С. 42–43.
[3] Там же. — С. 205.
[4] Цитата по статье «Чайковский и Православие»: https://obitel-minsk.ru/?id=183
[5] Густав Малер. Письма. Воспоминания. — М.: Музыка, 1968. — С. 218.
[6] Этим, кстати, широко и умело пользовался Альфред Шнитке, о котором можно прочитать в номере «Отрока» № 1/2021
[7] Комментарий к https://youtu.be/1E15i6Kb6is
