Имя, порастающее травой забвения

ОТ РЕДАКЦИИ. Судьба Валентина Катаева (1897–1986) отражает всю противоречивость истории нашей страны XX века. Имея поразительную способность оказываться в самом эпицентре событий, он жил словно на вершине вулкана, постоянно пытаясь заглянуть в огнедышащий кратер, или, как он сам любил говорить, «глаз тайфуна».
Слыл циником, приспособленцем, карьеристом, но вместе с тем был одним из немногих, кто не боялся открыто спорить с чекистами и даже дерзить самому «вождю». Не страшился заступаться за опальных коллег-писателей в годы репрессий, помогать им финансово, хотя парадоксально участвовал в травле других. Катаев, человек с таким славным белогвардейским бэкграундом, переживший преследование большевиков ещё в Одессе, умудрился «перековаться» и стать одним из ведущих советских писателей. Талантливейший, но очень сложный, неоднозначный, чьё имя сегодня почти поросло «травой забвения»…
Пётр Катаев с сыновьями Валентином и Евгением
Одесса                                       

Современный одесский поэт Борис Барский предложил ироничную классификацию городов: есть «города-вампиры» и «города-доноры». Одессу поэт причислял ко вторым. Для Валентина Петровича Катаева на протяжении всей жизни «цветущий в акациях город» оставался постоянным «донором» вдохновения.

Одесса рубежа XIX–XX веков была четвёртым по численности населения городом Российской империи (после Санкт-Петербурга, Москвы и Варшавы), одним из крупнейших зерновых портов мира. Именно здесь инженер И. Тимченко придумал кино (механизм кинетоскопа) ещё до официально признанных братьев Люмьер. Здесь проехал первый на улицах Российской империи автомобиль («Benz»), зазвонил первый в Украине телефон и прошёл один из первых трамваев.

Известна Одесса того периода и первыми полётами воздушных шаров и самолётов, аэроклубом, авиазаводом, первым серийным аэропланом, собранным в Восточной Европе. Здесь построена первая электростанция переменного тока в Российской империи и электрифицированы улицы. Кипела и культурная жизнь города: библиотеки, читальни, театры, рестораны, обилие журналов и газет, постоянные гастролёры, знаменитый университет… Именно на такой интересный период жизни города пришлось детство Валентина Катаева.

Он родился в интеллигентной семье, предки которой однако происходили из ушкуйников (пиратов) Новгорода и известны по официальным историческим документам ещё с 1615 года. В его роду были священники и военные, многие из которых оставили после себя добрую память самоотверженным, а то и героическим служением. Например, Катаев «рассказывал житийную историю: дед его шёл через замёрзшую реку Вятку с последним Причастием, провалился под лёд, спас дарохранительницу, но вымок в ледяной воде по грудь. И всё же добрался до умирающего, исповедал его и причастил, чтобы вернуться к себе тоже умирающим, почти без сознания».

Отец писателя был резкий, суровый, скромный, набожный, «настоящий интеллигент». Маму Катаев запомнил как женщину характера мягкого и жизнерадостного. Память сохранила о ней самые светлые воспоминания: «Папа часто играл с мамой на рояле в четыре руки… Я постоянно жил в атмосфере искусства. Мама читала мне стихи, придумывала для меня сказки, рисовала в тетрадке разные предметы и зверей, сочиняла к ним весёлые пояснения. Ей хотелось расширить мой детский кругозор… Папа хорошо знал и любил русскую классическую литературу».

Однако в шесть лет идиллия закончилась: мама умерла от воспаления лёгких. Катаев вспоминал, как она лежала с закрытыми глазами, а он, мальчишка, с надеждой теребил отца за руку и спрашивал: «Нельзя ли её оживить?». А после похорон бежал домой, потому что должен поскорее обо всём необычном и увиденном рассказать… мамочке.

Ранняя смерть матери мучила писателя, как фантомные боли инвалида, лишившегося конечности, всю его жизнь: будучи уже пожилым человеком, он мог запереться в комнате и плакать, вспоминая её. Маму не заменил ни любивший сыновей отец (у Валентина Петровича был брат Женя, будущий знаменитый писатель, соавтор Ильи Ильфа под псевдонимом Евгений Петров), ни посвятившая себя их воспитанию тётя, мамина родная сестра. На его детстве лежала печаль грустного взросления, лишённого уютной материнской заботы.

«Мы не были бедными или тем более нищими, но что‑то вызывающее сочувствие, жалость было в нашей неустроенности, в отсутствии в доме женщины-матери и хозяйки, — уюта, занавесок на окнах, портьер на дверях. Всё было обнажённым, голым», — вспоминал позже писатель. Может, в этой детской неприкаянности, недолюбленности и зарыт корень вызывающего, какого‑то даже показного цинизма Катаева-взрослого. «Что‑то неуловимо-трагическое поселилось в нём навсегда», — позже вспоминала его жена Эстер.

Вот и мне почему‑то всегда казалось, что циники — очень раненные люди. Кто знает…

Два брата были сами себе предоставлены, попадали в самые разнообразные компании. В этом броуновском движении двух растерянных мальчиков-полусирот судьбоносной для Валентина Катаева оказалась встреча с И. А. Буниным. «Он стал для меня божеством», — характеризовал впоследствии своё отношение к Бунину Катаев. Они познакомились благодаря рекомендации поэта М. А. Фёдорова. В несколько дерзком прыщавом семнадцатилетнем гимназисте, с надеждой показавшем стихи, которые он начал писать ещё в девять лет, Иван Алексеевич разглядел колоссальный литературный потенциал, требующий однако хорошей школы.

Надо сказать, что и сам Бунин — будущий нобелевский лауреат — на тот момент не был ещё в полной мере оценён современниками, как его коллеги, «властители дум» Короленко, Куприн, Горький, Андреев, Мережковский, Сологуб. Имя Ивана Алексеевича нередко даже не указывали на афишах сборных литературных вечеров.

То, что юный Катаев разглядел масштаб Бунина и понял, у кого по‑настоящему стóит учиться, свидетельствует о его врождённом литературном чутье. Валентин стал вхож в семью Бунина, бывал у него на даче, где учился азам науки словесности: лаконичности средств, необходимости избегать «зауми», «книжности», в которой растворяется конкретика подлинной, реальной жизни, мастерству раскрытия «души вещи». Именно Катаева и Набокова (которого наш герой, возможно, из ревности, недолюбливал) впоследствии назовут литературными учениками Бунина.

«Окаянные дни» в Одессе Валентин встретил с репутацией героя. 18‑летним добровольцем, так и не окончившим гимназию, ушёл на фронт Первой мировой. Воевал отважно: отказался от привилегии жизни с офицерами и разделял все тяготы простых солдат. Как телефонист лазил под обстрелами. Был дважды тяжело ранен, отравлен газом фосгеном, от удушающего действия которого чудом спасся, но навсегда сохранил «надтреснутый» голос. В Одессу вернулся подпоручиком, настоящим кумиром мальчишек, мечтавшим пожать ему руку — герою, удостоенному двух солдатских Георгиевских крестов и офицерского ордена святой Анны IV степени. Хотя сам Катаев себя героем не считал. Честно признавал, что к концу войны настолько устал, что намеренно купался в ледяной воде, чтобы заболеть и скорее демобилизоваться.

В годы Гражданской войны в Одессу бежали многие выдающиеся писатели того времени в надежде «отсидеться» и переждать, пока красная армия не будет разбита и всё вернётся на круги своя: И. Бунин, А. Толстой, Тэффи, А. Вертинский, М. Волошин, А. Аверченко и другие. Катаеву открылась удивительная возможность общения с талантливейшими литераторами эпохи.

Одесса несколько раз переходила из рук в руки. Катаев успел повоевать в царской армии, украинских вооружённых силах гетмана Скоропадского, в Добровольческой армии Деникина. В 1920 году участвовал в так называемом «врангелевском заговоре на маяке» белых офицеров, планировавших подготовить высадку врангелевского десанта в Одессе с целью освобождения города от красной армии. Из-за предателя подпольщиков арестовали. Катаева бросили в тюрьму, где он полгода ожидал расстрела. Чудом спасся.

Москва                                      

Те месяцы ожидания смерти в «расстрельном подвале» оказались переломными в жизни писателя. По воспоминаниям Нины Мандельштам, они стали причиной будущего его слишком лояльного отношения к советской власти: «Не хочу неприятностей… Лишь бы не рассердить начальство», — часто повторял уже зрелый Катаев.

После одесского инцидента и освобождения в 1921 году он перебрался в Харьков, а позже в Москву. В столицу прибыл не один, а с Юрием Олешей и Эдуардом Багрицким — коллегами по литературному клубу «Зелёная лампа», организованному Катаевым еще в 1918‑м. В комнатке в коммуналке («Маленькой Одессе») Валентин Петрович дал приют одесским товарищам: Илье Ильфу, Льву Славину, брату Евгению. Все спали на полу. Катаев перевёз в Белокаменную брата, которого сподвиг заняться литературной деятельностью и подарил сюжет «12 стульев». Сам писал фельетоны под разными псевдонимами в газете «Гудок».

Вместе с тем это не была «перековка сознания» в духе героя оруэлловского романа «1984», нет. Катаев не стал любить «Большого брата». Вспомнить хотя бы знаменитый эпизод 1970 года, когда писатель высмеял Евгения Евтушенко, создававшего иллюзию влюблённости в советскую власть, и посоветовал ему честно признать прагматичность этих отношений, как делал сам.

Несмотря на кичливый цинизм, тот, кого сейчас называют «типичным сталинским человеком», не обладал «кровожадностью» многих советских писателей «первого эшелона»: не создавал произведения о «врагах народа, диверсантах и вредителях», не призывал к расправе над ними, не был зачинщиком литературных преследований. В его произведениях при всей лояльности режиму угадывалась скрытая ирония над идеологией. Единственный роман, в котором он попытался «воспеть» власть — «Время, вперёд!».

Примечательным сюжетом из жизни Катаева является его участие в печально известной экскурсии по Беломорканалу. В конце первой пятилетки советскими «зэками» был построен ударными темпами всего за два года канал, соединяющий Белое и Балтийское моря. Заключённые (часто «политические» по 58‑й статье) работали в нечеловеческих условиях. Например, жили по 300 человек в бараках из гнилых досок со щелями шириной в кулак и незастеклёнными окнами. В помещениях было так холодно, что замерзала вода. Канал в 227 км заключённые прорывали без всякой техники, с помощью лопат и деревянных тележек.

Сама этимология слова «зэк» связана именно с историей строительства этого канала: «зэк», то есть «з/к» — «заключённый каналоармеец». За уклонение от работ или «туфту» (ещё одно слово, появившееся в русском языке «благодаря» Беломорканалу, обозначавшее имитацию работы) увеличивали срок заключения или расстреливали. На стройке, по разным подсчётам, погибло от 10 до 50 тысяч человек. Однако реальные факты были сокрыты от общественности, и проект публично представлялся как первый успех системы пятилеток.

В 1933 году чекисты организовали ознакомительный «вояж» на пароходе по каналу для 120 лояльных режиму писателей, в том числе Катаева, Алексея Толстого, Зощенко, Веры Инбер, Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Итогом путешествия должен был стать коллективный сборник, восхваляющий «великую стройку» и упорный труд чекистов по перековке «преступника в человека». Литераторам демонстрировали инсценированную реальность: на побережье выстраивали чисто одетых, причёсанных, побритых, более-менее «свежо» выглядевших зэков, которые бодро играли в оркестрах советские песни. Писателей обслуживали сами чекисты, подкармливая деликатесными бутербродами с шампанским и заботливо предлагая тёплые свитера.

Однако Катаев быстро почувствовал фальшь происходящего: начал расспрашивать, часто ли болеют заключённые, а если болеют, то почему на всём протяжении канала нет ни одного кладбища. Также поинтересовался, почему путешествие столь спешное, с посещением такого малого количества объектов. Неожиданно Катаеву предложили сойти с парохода и позволили — правда, под строгим присмотром — побывать на некоторых незапланированных остановках. Хотя откровенная с его стороны дерзость могла обернуться катастрофой: и не за такие вызывающие выходки коллеги-писатели сами оказывались среди несчастных строителей канала.

В годы Великой Отечественной войны Валентин Петрович работал в Радиокомитете и в Совинформбюро, был военным корреспондентом газет «Правда» и «Красная звезда». Тяжело пережил смерть любимого брата, самого близкого человека, когда в 1942 году тот разбился на самолёте, возвращаясь из осаждённого Севастополя.

Возможно, это стало одной из причин, почему после войны Катаев мучительно пил. Из-за проблем с алкоголем чуть не лишился семьи. Супруга поставила ультиматум, Катаев дал слово, что перестанет пить, и сдержал его. Писатель просто обожал детей — дочь Женю и сына Пашу, именно для них сочинял свои знаменитые детские произведения «Цветик-семицветик», «Дудочка и кувшинчик» и другие.

В 1960‑х появилась возможность выезжать с семьёй за «железный занавес», причём на собственные средства. Например, Катаевы бывали во Франции, где Валентина Петровича хорошо знали как автора, а с 1976 года даже избрали членом Гонкуровской академии. На счету Катаева тогда лежало несколько тысяч франков. На французских театральных подмостках шла с успехом его пьеса «Квадратура круга», он свободно мог купить домик во Франции и тихо-мирно доживать свой век. Но Катаев отказался. Человек, которого всю жизнь упрекали в любви к сытой и красивой жизни, слишком любил Родину, неважно, под каким флагом она находилась: белым или красным.

Так же отказался и от заманчивого для любого литератора поста главы Союза писателей СССР, чем вызвал ярость генсека Н. С. Хрущова. Катаев считал, что объединять пишущую братию в единую государственную организацию не стоит: это создаст условия для более лёгкого контроля и манипулирования и погубит качественную литературу. К слову, когда‑то у Валентина Петровича произошёл публичный конфликт с самим Сталиным, убеждённым в необходимости загнать «инженеров человеческих душ» в такую удобную организацию. После этого писатель какое‑то время держал в коридоре чемодан на случай ареста…

В 1955 году Катаев согласился как редактор возглавить журнал «Юность», при этом полностью «перекроил» концепцию журнала, создав тем самым одно из прогрессивнейших (насколько было возможно в советской системе) литературных сборников, где уделялось большое внимание качеству произведений, а не только их идеологической выверенности, появлялись новые имена. К концу «оттепели» тираж издания насчитывал 2 миллиона экземпляров! Издание стало одним из культурных центров эпохи.

Писатель Валентин Катаев. Фото Владимира Савостьянова (Фотохроника ТАСС)
Волшебный рог и венец алмазный

Часто, говоря о зрелости в творчестве, мы подразумеваем некоторую усталость, закрепление на достигнутой вершине. Многие писатели со временем ощущают, что уже всё сказали и более не способны писать: достаточно привести примеры от престарелого Чарльза Диккенса до 19‑летнего Артюра Рембо`.

В случае с Катаевым произошло нечто феноменальное: лучшие свои произведения он стал писать после семидесяти! В 89 лет создал одно из самых сильных — повесть «Сухой лиман».

Ни с чем не сравнится автобиографичность стиля его письма. «Искусство Катаева <…> это искусство нового воспоминания, когда писатель не воспроизводит событие, как запомнил его тогда, а как бы заново видит, заново его лепит», — отмечал известный литературовед Ираклий Андронников. Катаев «лепил» сюжеты, так или иначе связанные с Одессой, с её «милыми, глухими улицами, обсаженными акациями», черноморским побережьем и сёлами в степях. В повести «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона» он обозначил принцип своего литературного метода через дневниковую цитату Л. Н. Толстого: «Попробую заняться воспоминаниями именно так, как советует Толстой: без порядка, а как придётся, как вспомнится, не забывая, что искусство не терпит сознательности».

Вся его литература — это попытка человека, прошедшего сложный путь в противоречивое время, собрать свою «разбитую» на осколки память, не превращая их в подобие безжизненного гипсового слепка, но сохраняя атмосферу и детали, которые и спустя полвека он поразительно помнил и мог блестяще подробно воссоздавать.

«У человека был один грех — он слишком любил жизнь, слишком любовался ею, — читаем в предисловии к новому, 2016 года, изданию повестей Катаева. — Как всякий большой писатель, он из этого греха сделал инструмент, из травмы — тему, из страха и отчаяния — лирику высочайшей пробы. Уж подлинно “Алмазный мой венец”: лучше, мучительней этого он ничего не написал. Все там живые, все настоящие.

Принято было ругать “Венец”. Дескать, ставит себя в один ряд с гениями и всячески принижает. На самом деле не могли простить одного: качества. Той силы любви и тоски, с которой вещь написана. Потому и приписывали зависть к Олеше или Булгакову: он им завидовал только в одном отношении — они уже были в вечности и, следовательно, неуязвимы. А он ещё нет. Но теперь и он там. И право его стоять с ними в одном ряду не подвергается сомнению…»

Друзі! Ми вирішили не здаватися)

Внаслідок війни в Україні «ОТРОК.ua» у друкованому вигляді поки що призупиняє свій вихід, однак ми започаткували новий незалежний журналістський проєкт #ДавайтеОбсуждать.
Цікаві гості, гострі запитання, ексклюзивні тексти: ви вже можете читати ці матеріали у спеціальному розділі на нашому сайті.
І ми виходитимемо й надалі — якщо ви нас підтримаєте!

Картка Приват (Комінко Ю.М.)

Картка Моно (Комінко Ю.М.)

Також ви можете купити журнал або допомогти донатами.

Разом переможемо!

Другие публикации рубрики

«Топить» за своё

Читатели часто просят: «Расскажите про наших. Что и как получается у православных ребят, где об этом почитать и как мы можем поддержать друг друга». Просили

Читать полностью »

Другие публикации автора

Вечная любовь

Памяти Мишеля Леграна 26 января 2019 года ушёл из жизни выдающийся композитор, дирижёр, аранжировщик, пианист, актёр Мишель Легран, написавший около 800 мелодий к почти 250

Читать полностью »

Другие публикации номера