Свободен ли я? Казалось бы, странный вопрос, если ты не находишься в местах лишения свободы или не застрял, например, в лифте. Но читаем Библию, и он не выглядит таким уж странным: А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: «зачем ты меня так сделал?» (Рим. 9, 20) и кого хочет, милует; а кого хочет, ожесточает (Рим. 9, 18).
Многие философские школы посвящали этому вопросу целые течения. Закованы ли мы в оковы детерминизма, или эти оковы — лишь игра воображения и превыше всех предопределённостей — человеческая воля? Есть ли у меня шанс хоть раз в жизни принять свободное решение? Свободны ли были апостол Павел в темнице и разбойник на кресте? И если да, то где пролегают границы свободы, ибо кто противостанет воле Его (Рим. 9, 19)? Подобные вопросы наверняка посещали многих. Ищем ответы на них вместе с епископом Ялтинским Нестором (Доненко).
— Владыка, как вы думаете, есть ли более полезное применение нашей свободной воли, чем отказ от неё ради воли Божественной?
— Сразу обращает на себя внимание несоответствие пользы и свободы. Свобода воли всегда ценность, и когда её пытаются сделать чем‑то полезным, она теряет либо качество воли, либо качество свободы. Свобода, по определению, вне пользы. Полезным может быть рабский труд, экономически целесообразной может быть торговля людьми, детьми и органами. Если сосредоточиваться только на пользе, то она может ускользать за пределы нашего человеческого. К тому же, необходимо заметить, что полезное всегда может быть заменено равнополезным. Полезное удобно конвертируется, в то время как свобода в истинном её понимании — познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8, 32) — не сводима не только к пользе, но и к ценностям, так как ценности могут быть разными, в том числе, в свете евангельской правды взаимоисключающими.
Канон преподобного Андрея Критского, «Исповедь» блаженного Августина для человека культуры несомненная ценность так же, как и творения Дидро, Вольтера, Маркиза де Сада и Леопольда фон Захер-Мазоха. Мир ценностей отличается от мира пользы своим иерархическим положением. Очевидно, что когда ты находишься в пустыне и нуждаешься в еде и воде, шедевры живописи или архитектуры не станут для тебя в чём‑то полезными. Но когда мы прикасаемся к Церкви Христовой, то погружаемся в иерархический мир, где полезное, ценное и достойное находится на своём месте, имеет свою природу и может быть подвижным только в своих границах.
— Как мы её можем сделать именно ценной в этом иерархическом мире, не будучи благодатными?
— Вы задаёте вопрос о свободе воли, но, во‑первых, необходимо иметь волю, а не эмоционально-психологическую рефлексию, а во‑вторых, требуется иметь волю как таковую, а потом уже говорить о её разумности.
Справедливо и то, что человек есть желание. Когда он чего‑то искренне желает, он проявляет себя наиболее ярко и выпукло. Но, как мы знаем, одно желание сменяет другое, образуя дурную бесконечность, заканчивающуюся ничем. Однако когда желание становится разумным, когда воля определяется своим целеположением, тогда происходит прорыв в мир особых возможностей.
Достаточно вспомнить евангельского Закхея, в котором доминировала страсть стяжания. Он сотрудничал с оккупационными властями, собирая налоги у единоплеменников. Другими словами, питался кровью сограждан и в этом отношении начальник мытарей и человек богатый (Лк. 19, 2), как говорит Евангелие, был весьма успешен. Но на определённом этапе жизни его желания преображаются, меняют вектор. Употребив волю, он взбирается на дерево, чтобы увидеть Христа, так как мал был ростом (Лк. 19, 3). Его желания становятся разумными, он хочет видеть Того, о Ком говорят, что Он Мессия и творит великие чудеса. Усилием воли он пренебрегает своим общественным статусом, оценочными суждениями окружающих. (Представьте себе, например, что главный налоговик Киева залазит на дерево в костюме и галстуке, чтобы увидеть странствующего проповедника, и это происходит на глазах общественности под внимательным взором социально значимых людей.)
Как только Закхей совершает это усилие воли, переступая через своё мнение о самом себе, своём статусе, о том, как на это посмотрят друзья и недруги, происходит чудо: Тот, Кого он хотел увидеть, обращает на него Свой взор и, более того, подходит к смоковнице и говорит при всех: Сегодня надобно Мне быть у тебя в доме (Лк. 19, 5). Это прорыв, это уже начало иной реальности. Ненавидимый всеми за сотрудничество с оккупантами удостаивается того, что Господь со Своими учениками приходит к нему домой. Разумеется, другие почётные граждане с удивлением последовали за ними. И только тогда Закхей начинает различать всю парадоксальность сложившейся ситуации, его сердца касается благодать присутствующего в его доме Христа, и он произносит слова, звучащие и поныне как неотменяемая инструкция по спасению: Половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо (Лк. 19, 8). В этом мы видим несомненное действие божественного присутствия, обретения грешной и страстной души, вхождения в божественное благословение. На эти слова Христос говорит: Ныне пришло спасение дому сему (Лк. 19, 9).
Мне представляется эта евангельская история ярким и убедительным примером того, что воля, желания могут стать разумными. Нужно искать Истину и, находя её, переступать через то, что раньше казалось главным, наиважнейшим.
Необходимо подчеркнуть, что это та пропорция, о которой должны помнить профессиональные грешники современности — правопреемники Закхея: для них, по слову Господа, наступает спасение лишь тогда, когда пол-имения они раздают нищим и обиженным ими воздают вчетверо. Слова Господа строги, но они ведут ко спасению. Человек должен пройти по лабиринтам своей души в обратном направлении, научиться отдавать, платить по счетам, чтобы в конце концов в душе появилась способность принять дар Божий — любовь Христову.
— Как мы, не обладая полнотой истины или хотя бы достоверной информацией, можем не пуститься на поиски тех же лжепророков и лжемессий, о которых говорит Писание?
— Догадливость — это добродетель. Мы помним о догадливости Авраама, получившего несомненное благословение Божие идти в Землю обетованную. Однако каким‑то особенным сердечным чувством он догадался, что необходимо досмотреть своего отца Фарра, который был язычником, и только похоронив его, исполнить волю Божию. Впоследствии он получил подтверждение, что именно это было угодно Богу.
Дело спасения — уникально для каждого человека, который, как мы знаем, не получает загодя приготовленный технический инструктаж, как поступать в том или ином случае. Но человек, движимый сердечным чувством просвещённой молитвы и вопрошанием к Богу — «что и как мне делать, чтобы исполнить Твою спасительную для меня волю в этих конкретных условиях, порой сплетённых из страха, мрака и лжи», — может совершить прорыв, увидеть и исполнить Божий замысел о себе.
Важно личное сердечное расположение, участие. Одно дело — стоять перед Истиной, иное — быть сопричастным ей. Невольно вспоминается апокриф, как уверовавший во Христа человек радостно говорит фарисею: «Христос воскрес!», на что получает формальный ответ: «Нам уже сообщили». Очевидно, что между этими людьми — пропасть.
Некоторые опираются на своё «рацио», руководствуются инструкциями, как и зачем пользоваться той или иной вещью, как наилучшим способом достигнуть той или иной цели, но при этом своего внутреннего человека оставляют в стороне. А возможен другой подход: когда человек хочет не только знать о Боге, а быть Божиим, непосредственно соприкоснуться с Ним.
Слово «свобода», как и слово «любовь», в восприятии наших современников становится зыбким, изменчивым, недостоверным. Есть слова-ловушки, например, «счастье». Что бы ни говорил человек о счастье, он говорит о своём представлении о нём. Для сребролюбца счастье — быть богатым, для аскета — счастье в нестяжании, для лжеца счастье — врать, для того, кто любит правду, счастье — свидетельствовать о ней. Так и любовь. Её часто принимают за то, чем она не является.
В той же мере и в слово «свобода» вписано множество различных, порой взаимоисключающих смыслов. Очевидно, есть свобода от чего‑то и, уходя от своих обязанностей, долга и прочего, человек чувствует себя свободным. Бывает свобода для чего‑то. Например, чтобы достигнуть свободы в исполнении музыки Моцарта, Бетховена, Шопена, надо много лет заниматься по 5–7 часов в день, в сущности говоря, быть аскетом и подвижником музыки.
Человек обладает некоторой свободой тогда, когда ясно и адекватно видит те обстоятельства, в которых находится, когда способен отличать мнение от факта. Мне приходилось обращать внимание, как часто люди своё мнение принимают за объективную реальность, что является уже проблемой не столько философской или богословской, сколько медицинской. И только будучи способным принимать обстоятельства такими, как они есть — а они могут быть очень разными, в том числе болезненными, трудными и даже трагическими, — человек начинает жить реальной жизнью.
Реальность многие не любят, решительно не принимают, потому что при встрече с ней едва ли мы получаем сладкие, мечтательные, комфортные переживания. Наоборот, эту встречу можно назвать травматической, болезненной и несомненно авторитарной, потому что она, вопреки нашим мечтам и иллюзиям, властно настаивает на себе как абсолютной объективной реальности.
Но и этого мало. Недостаточно принять существующее положение вещей — важно дать на них внутреннее согласие, даже если они связаны с гонениями, лишениями и самой смертью. Лишь тогда, когда христианин не только принимает свою жизнь и всё трагическое в ней, но и соглашается на это, он становится мучеником, реальным и действенным последователем Христа. Происходит чудо: боль и страдание, принятые как обстоятельства непреодолимой силы и подтверждённые свободной волей человека — «всё терплю ради Христа», становятся радоснотворными, ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко (Мф. 11, 30). Тогда Сам Господь наш Иисус Христос берёт непосильную для человека тяжесть на Себя и несет её вместе с ним.
В этом тайна христианского мученичества. Человек входит в победу Христову, которую Он даровал всем верным, а Господь преображает страдание и боль, делая их инструментом нашего спасения, источником радости, высшей похвалой христианина.
Разбойники, распятые со Христом, отчётливо понимали ужас своего положения и как могли протестовали против непреодолимости уже случившегося, однако на каком‑то этапе тот, которого Церковь называет благоразумным, осознавая трагизм своего положения, принимает его и соглашается с ним как с законным мздовоздаянием. И, обращаясь ко Христу, просит помянуть его во Царствии Своем (см.: Лк. 23, 39–42).
Кстати, ещё раз о догадливости. Психологически трудно представить, как в измученном, избитом, окровавленном Человеке, увенчанном терновым венцом, осуждённом и распятом на кресте, как и он, можно было различить Того, у Кого есть Царство, сила и власть.
Дар различения — великий, неопустительный для человека, тем более христианина. Нам, живущим в смутное, лукавое время, необходимо с особым усилием ума и сердца всматриваться в окружающую реальность, отыскивая свой путь, крест и предназначение.
В оформлении статьи использована икона Максима Шешукова
