Жизнь в Церкви подобна состояниям моря: знает периоды штиля и штормы. Можно ли устоять в вере и не выпасть из церковного корабля, когда кажется, что волна разочарования накрывает с головой? Как продолжить движение к Богу, когда все внутренние приборы духовной навигации дали сбой и непонятно: как, куда, а главное, зачем плыть дальше?
Где взять силы сохранить личные отношения с Богом и воспринимать Его как Отца, если кажется, что Он молчит и Дома тебя не ждут? В периоды «безветрия» и благоденствия может показаться, что всё хорошо и так, без Бога, — как сохранить в себе потребность жить неинерционно и всё равно стремиться к Нему? На эти и другие вопросы отвечает частый гость на страницах «Отрока» протоиерей Дионисий Крюков.
— Отец Дионисий, как объяснить современный всплеск интереса к проблеме расцерковления: появление большого количества публикаций на эту тему, даже отдельных сайтов, где люди пишут о своём разочаровании в церковной жизни? Что сама Церковь и мы, как её члены, можем ответить на этот вызов?
— Мне кажется, это проявление того, что все мы — существа социальные: сами влияем на общество и в то же время испытываем его воздействие. Очевидно, на постсоветском пространстве происходит определённая трансформация, завершается прежний этап, и, я верю, начинается новый. Это естественный процесс.
Для меня символично, что в само́м греческом слове «кризис» изначально не было негативной коннотации, оно интерпретировалось как «поворотный пункт, поворот, определяющий выбор дальнейшего существования».
— В проблеме расцерковления можно выделить две основные причины: разочарование в церковной жизни, традиции (агностицизм) и разочарование в самой идее Бога (атеизм). На ваш взгляд, в ситуации разочарования в Боге или в традиции проще пережить этот кризис веры и вернуться в Церковь, и с чем это связано?
— На первый взгляд кажется, что разочарование в Боге намного страшнее, потому как при крахе ожиданий от воцерковления у человека остаётся вера в Творца, которая может помочь преодолеть кризис и вернуться в Церковь. Но при более внимательном рассмотрении оказывается, что это два взаимосвязанных явления.
При разочаровании в церковной жизни возникают претензии и к Самому Богу: как Он мог допустить, что среди людей, идущих к Нему, есть какие‑то нестроения? Но Церковь — это община не святых, а живых, самых разных людей, потому встреча с «человеческим, слишком человеческим» здесь неминуема. Подчас этот опыт бывает достаточно травматичным, как и в любом нецерковном сообществе. Бог ждёт всякого человека, достойного и нет, верит в возможность его преодоления собственной «тесноты» вместе с Ним. При непонимании такой природы Церкви возникает кризис воцерковления, кризис веры в целом.
Содержание понятия кризиса в данном случае близко к понятию болезни. То, что мешает духовной жизни, может быть проявлением рецидива старых заболеваний духа. И вопрос, что легче преодолеть — кризис воцерковления или кризис веры в целом, напоминает вопрос, от чего легче выздороветь — от инфаркта или инсульта? В каждом случае играет роль степень тяжести заболевания, индивидуальные особенности организма, наличие других сопутствующих фоновых заболеваний, компетентность и внимательность врача и так далее. Здесь нет универсального ответа.
Хотя часто разочарование в Боге по факту оказывается обидой на Бога. Но обида — это чувство, имеющее своего адресата. То есть даже в этом кризисном состоянии человек сохраняет веру в существование Господа, хотя и испытывает боль и растерянность от непонимания Его замысла.
— Есть прекрасное качество жизни — лёгкость, то есть ощущение воздушности, полётности, которое бывает только от подлинной радости, прожитой во всей её глубине. Но существует риск перепутать эту лёгкость с легковесностью. Именно в периоды такой беззаботности часто происходит внешне безболезненное расцерковление. И когда жизнь мельчает, это чувство «праздника, который всегда с тобой», приобретает несколько лихорадочный, воспалённый характер.
У психолога Ролло Мэя было парадоксальное замечание, что одной из причин состояния легковесности является… отчаяние (состояние «пира во время чумы»). На ваш взгляд, существует ли связь отчаяния и легковесности, и как она влияет на расцерковление?
— Эта тенденция действительно прослеживается в церковной жизни у части прихожан.
Многие священники, и я в том числе, заметили, исходя из своего опыта, что нельзя выстраивать свидетельство исключительно на негативных утверждениях («скорби о грехах», «кайся» и прочее). Поэтому мы стали стараться в своих проповедях, в общении с людьми вопрошающими говорить преимущественно о таких моментах церковной жизни, как радость от общения с Богом и понимание природы счастья как полноты бытия в Боге. Но оказалось, что и подобная однобокость сбивает акценты, так что верующие начинают воспринимать духовную жизнь исключительно как позитивный, безоблачный опыт. Тогда как подлинная радость наступает после череды серьёзных испытаний, когда человек находит в себе силы не быть ими поглощённым, возвыситься над ними и вопреки им различает в своей жизни нечто настоящее, непреходящее, на что можно опереться и за что можно быть благодарным.
Не бывает Пасхи без Голгофы. И аскетика не потеряла своей актуальности в том, что как раз учит правильному отношению к трудностям, страданиям: не оказываться захваченным невзгодами, не терять своей целостности в самых тяжёлых жизненных перипетиях (здесь есть созвучие с современной психотерапией, помогающей человеку не быть заложником травмирующего опыта).
Человек, настроенный только на радость, напоминает пациента, ищущего лишь анестезии, но не лечения. И опасно, когда радость выздоровления заменяется радостью временного обезболивания.
— У этого же психолога есть такое понятие, как «нормальный опыт тревоги». Мне кажется, вера очень связана со здоровой внутренней тревогой, состоянием вопрошания. Можно ли самому поддерживать в себе эту духовную потребность вопрошать и жить неинерционно, находиться постоянно в пути?
— Тревога — это проявление работы совести. Наличие совести усложняет существование, но оно необходимо, как болевой сигнал в организме, оповещающий о неполадках и рисках для здоровья и жизни. Конечно, бывает аномальная, мнительная совесть: самоедство, рикошетящее в окружающих; расщепление внимания на всякие мелочи, сквозь которые человек перестаёт различать свои подлинные проблемы; оцепенение, ужас от содеянного, из которого не получается выйти, чтобы преодолеть, перерасти грех. Но есть и противоположное состояние глухоты к собственной совести и самодовольства, которое также препятствует духовной динамике.
Одна из самых больших проблем, препятствующих духовному взрослению, — это то, что мы ищем в вере стабильности, предсказуемости, соответствия нашим ожиданиям и планам, прозрачности для понимания. Но духовная жизнь подобна физической: тело подвержено болезням, уязвимо и вообще может непредсказуемо реагировать на те или иные раздражители.
Наивно полагать, что в период неофитства мы получаем «капитал веры», который окажется неизменным на протяжении всей жизни в Церкви. Вера — это готовность довериться руке Божией, в том числе в кризисной ситуации.
— Один из важнейших аспектов расцерковления — состояние кажущейся богооставленности, молчания Бога. Как вы отметили, оно может наступить, когда человек перерастает состояние неофитства, взрослеет в вере, и Бог даёт ему ещё большую свободу. В такой ситуации расцерковление — это недостаток мужества при нарастающей тревоге, неготовность к такой «взрослой» вере или?.. Можно ли в себе взращивать такое мужество и как?
— Расцерковление в таком случае происходит от недостатка доверия Богу. Как с этим справляться? Здесь можно говорить о двух аспектах преодоления.
Во-первых, интеллектуальный аспект, выражающийся в определённой рефлексии, работе ума. Если наша вера потерпела фиаско и нам показалось, что всё неправда, то можно попытаться разобраться, на каких установках базировалась наша вера изначально. У каждого эти установки очень индивидуальны. Кто‑то мог идеализировать церковный опыт прошлого и полагать, что в XXI веке жизнь Церкви качественно хуже раннехристианского, средневекового или синодального периода (хотя мы совершенно не обязаны соответствовать культурным установкам того времени: то был другой мир со своими особенностями). Кто‑то заигрался в реконструкцию дореволюционного опыта церковной жизни. Кто‑то искал комфорта, а не подлинного духовного исцеления. Кто‑то пришёл в Церковь, чтобы получить такого «карманного» бога, который будет при первой необходимости решать все его проблемы, большие и маленькие. И может оказаться, что наши установки в корне были ошибочными.
Важно также попробовать увидеть в своём пути веры позитивные моменты. Как священник, я часто сталкиваюсь с обращениями людей, сетующих на чувство бессмысленности своей церковной жизни, ощущение застоя в духовной практике и кружения на месте. Потому как в эпоху культа скорости мы привыкли к мгновенным результатам. Но духовная жизнь — очень постепенный, волнообразный процесс, в котором свои подъёмы и спады. И здесь важен взгляд со стороны, особенно священника, который был рядом на протяжении всего пути и знает ситуацию изнутри, может помочь вспомнить, какие внутренние завалы человеку удалось разобрать за годы церковной жизни, помочь отыскать в себе благодарность и вместе с тем понимание, что нельзя сразу ожидать от себя слишком многого.
Лично меня очень поддерживает в кризисные времена благодарная память о том, что именно в Церкви я увидел поразительную концентрацию красивых духом, подлинно живых людей. Это внутреннее свидетельство об увиденной Жизни и Красоте с большой буквы в их лицах помогает идти дальше.
И второй аспект — работа сердца. Знаково, что вера и верность — однокоренные слова. В «тёмные» периоды именно верность помогает устоять и обрести веру в новом качестве. У Фёдора Михайловича Достоевского по этому поводу есть замечание: «Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной». Для писателя очевидно, что Христос познаётся и узнаётся не интеллектуально, а именно сердцем, и он готов быть верным этой любви. И это совсем не то же самое, что говорил Вольтер: «Если бы Бога не существовало, Его следовало бы изобрести». Потому что слова французского писателя-просветителя — не про личные отношения с Богом, а про целесообразность, функциональность идеи Бога в обществе.
В заключение ответа на этот ваш вопрос хотел бы вспомнить еврейскую мудрость: «Если ты не можешь быть праведником, то хотя бы живи как праведник». Праведная жизнь помогает пережить внутренний духовный шторм и взращивать в себе праведность.
— Мы живём в век невиданного прежде бума психологии: сейчас очень популярны идеи осознанного проживания своих чувств и работы с ними. И это прекрасно. Но вот что я заметила: некоторые мои знакомые, которые искренне старались верить осмысленно, постепенно отошли от церковной жизни, отмечая, что нашли для себя многие ответы в психологии, а не в Церкви. В чём причина: в подмене понятий и ожидания от веры ответов на вопросы психологии и наоборот? Ведь они могут дополнять друг друга: сегодня много священнослужителей — практикующие психологи, существует даже Институт христианской психологии и так далее.
— Мне кажется, для современного духовенства базовая компетентность в сфере психологии — необходимое, хотя и не основное знание. В психологии есть своя сила: на основе богатого эмпирического материала выявлены определённые закономерности внутренней жизни и техники работы с ними, позволяющие человеку честно посмотреть на себя и понять, обрести целостность внутри и гармонию с окружающими.
Но в психологии есть и уязвимые места. Так, понятие нормы лежит в сфере природы человеческого с его внутренними проблемами и законами, но человек всегда больше природы и всякой закономерной детерминированности, больше своего «я». В христианстве же норма — это Христос.
Духовная работа отличается от психологической рефлексии и хотя также обращена внутрь себя, но это обретение самого себя в Боге, то есть прыжок над собой, прыжок в Небо, обретение в себе Христа: Царство Божие внутрь вас есть (Лк. 17, 21).
— Был период определённой моды на воцерковление (1990–2000‑е), сейчас трендовым стало увлечение тренингами личностного роста. На ваш взгляд, из воцерковления, родившегося как желание «быть в мейнстриме», может ли вырасти подлинная, глубокая вера, или обязательно должен случиться кризис, чтобы произошла перезагрузка понимания церковной жизни и она обрела глубину, очистилась от прежних искажений, мифов?
— Кризисы бывают в жизни любого человека, не стоит их пугаться. Сейчас часто употребляют выражение «мода на воцерковление». Оно — амбивалентное: в нём есть то, что выхолащивает суть веры, но есть и позитивный момент. Потому как о вере мы узнаём в большинстве своём на примере других людей, а не из книг. Вера зажигается в нас, когда мы видим её плоды в другом человеке, которому доверяем. Очень важен этот коммуникативный, социальный принцип наследования, передачи веры от одного человека к другому. Но важен и источник наследования, потому как часто мы можем наследовать и его ошибочные установки, а то и вовсе он может в момент разочарования потушить в нас огонь веры.
И сейчас есть «люди-факелы», способные делиться искрой веры с другими, пусть они и горят теперь несколько в «разреженном» пространстве.
— Что лично вам помогало устоять и не выпасть из церковной жизни в моменты духовного кризиса, если таковой переживали?
— Для меня очень важен урок, который я получил в самом начале своего священнического пути.
Когда мне было двадцать пять лет, в храм, где я проходил практику после рукоположения, приехал архимандрит Авель (Македонов), человек, обладавший высочайшим духовным авторитетом. Он был для всех нас героем веры, многие относились к нему как к старцу. Он много рассказывал нам о духовной жизни, и однажды в узком кругу ему задали нескромный вопрос: испытывал ли он сомнения в вере? Отец Авель рассказал, что был такой, один из самых страшных в его жизни, период, когда он (если не ошибаюсь, в весьма зрелом возрасте, возможно даже, что после своей жизни на Афоне) вообще потерял веру. Это мучение длилось шесть месяцев, и однажды в храме на вечернем богослужении он разразился потоком слёз. После этого наваждение исчезло.
Я, к сожалению, не помню всех подробностей его рассказа, но главный посыл был — терпеть и молиться. Помню, на меня его рассказ произвёл шоковое впечатление. Я подумал: как он не боится в таком признаваться? Для меня тогда потеря веры казалась постыдным личным грехом. Также было непонятно, как молиться, если не веришь в существование Того, к Кому обращена молитва. И крайне удивила некая «обыденность» его возврата к вере, так не похожая на «чудеса старцев», без голосов свыше и знамений.
И тем не менее именно честная интонация и та самая «обыденность» запечатлелись как очень важный урок, о котором я после много вспоминал. Я понял: никто не застрахован и такое может случиться с каждым, но всё пройдёт, если верить в избавление. Казалось бы, простые уроки, но как они мне помогли!
Уже через много лет однажды в разговоре с близким человеком я имел неосторожность признаться, что уверен в крепости собственной веры несмотря на все внутренние нестроения нашей церковной жизни. Сказав это, испугался: зря я так. Через год меня тоже накрыло. Тогда‑то и пригодилась та почти исповедь отца Авеля.
— Что важно помнить человеку, переживающему кризис веры и пытающемуся вновь вернуться к Богу, к церковной жизни?
— Необходимо понимать, что кризис веры — это не только личная проблема. Всегда в нём присутствует культурная, социальная составляющая, потому как человек не живёт в вакууме. По этой же причине сейчас большое количество разводов, и сам институт брака, институт семьи переживает трудные времена. Хотя подлинная любовь по‑прежнему существует в этом мире.
