Господь может сотворить Вселенную, но не может заставить человека поверить в Творца. Слово Божие — бесконечно могучее и сильное. Сказанное со властью, оно сокрушает айсберги души, сжигает терние сердца, бьёт прямо в цель, одним выстрелом и навсегда, как Христос Петра — бабах! И тот бросил все свои сети, лодку, жену, тёщу и пошёл ловить людей. Но Сам Господь, взирая на историю приходящих и уходящих поколений, констатирует: Мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам печальные песни, и вы не рыдали (Мф. 11, 17). Большинство так и не услышит Его.
Такое безгранично могучее Слово Бога — и такие крошечные ранимые человечки, зачем‑то выпущенные на свободу и самостоятельно выбирающие, с Ним или без Него. Этот текст о людях, какие они есть. И о Боге, Который их всё равно любит.
Своё кладбище
Когда я окончил семинарию, мне казалось, что у меня есть ответы на все вопросы. Ну или почти на все… Я мог разбрасываться правильными книжными советами, уверенно и как бы между делом рекомендовать рецепты личного, семейного, профессионального успеха и просто-напросто спасать мир. Ведь я, между прочим, универсальный солдат миссионерской войны за души на этой погибающей планете.
Только потом я понял, что у каждого священника, как и у врача, есть своё кладбище. И самое трагичное во всей этой истории, что половина загубленных душ — жертвы именно правильных советов.
Врачи с опытом знают: бывает, чтобы спасти, приходится всё же нарушить общепринятый протокол лечения. Так и в качестве духовного лекарства иногда уместно рекомендовать не ежедневное чтение покаянного канона с земными поклонами, а тотальное безделье, прогулки в парке, ведро мороженого и хороший сон.
Просто все мы разные, уникальные. И слово из Евангелия, без учёта возможных «побочек», может убить. Не только одного человека, но и разрушить целую семью. Сам Господь кого‑то зовёт за Собой, призывая оставить даже похороны родного отца, а иного, проявившего инициативу к апостольскому служению, наоборот, останавливает: Лисицы имеют норы и птицы небесные — гнёзда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову (Мф. 8, 20).
Но Господу проще: Он — сердцеведец. Я же — слепой хирург. Мне не видно душу, её айсбергов и терновых кустов, обитающих в ней благородных львов и коварных драконов. Но так уж вышло, что именно я оказался рядом с её болью.
И я начинаю говорить, проповедовать. Только сегодня делаю это с оглядкой на своё «кладбище», ведь в той сущей тьме наших душ неоднократно уже бывал и благодаря собственным падениям кое‑какие опасные пропасти и повороты запомнил на ощупь.
С годами ответов становится всё меньше, вопросов — всё больше. В конце концов ты замираешь перед бесконечной тайной собственной души и в безысходности соглашаешься с тем, что должен был признать изначально: «Господи, бери! Это — Твоё».
Фитнес-клуб или пиво
Когда‑то я хотел привести в храм папу, лучшего друга, одноклассников, училку по английскому, наркомана из соседнего двора, комендантшу общежития, продавца книжной лавки. Спорил, рассказывал, доказывал, показывал, и всё без толку. Никто из них так основательно и не воцерковился.
Тогда мне казалось, что некогда зацепившее меня обязательно зацепит всех: они услышат, придут и будут поражены Истиной раз и навсегда. Я подпитывал свою надежду романтическими рассказиками о том, как многие и многие люди, впервые переступив порог храма, сразу же обретали веру. В реальной жизни почему‑то происходило иначе.
Кем я должен был стать для них? Каким должно было быть моё слово? Радостной свирелью или печальной песней? Совместным посещением фитнес-клуба или задушевным трёпом под пиво на набережной? Лозунгом бунтаря или молчанием молитвенника?
Ключ к их сердцам — вот что волновало меня настолько, что я выдумывал отмычки и взламывал замки́. Но было слишком рано, не вовремя и не к месту. Ведь ключ к их сердцам — у Христа, и при этом Он почему‑то кротко стучит в двери, ожидая, что откроют именно с той стороны.
Хотя… Иногда мне кажется, что двери апостола Павла Господь всё‑таки взломал. Видно, уж очень он нужен был Церкви.
Недостроенный мост
Не помню, чтобы я кого‑то когда‑то привёл в храм. Нет, всё не так безнадёжно, конечно. Кому‑то, скорее всего, помог на пути, но чтобы с нуля, после первой же проповеди — не было такого.
Но я честно старался. Применял все известные методы. Был всем для всех. Только ещё не совсем понимал, насколько можно быть «всем» и куда тогда денусь я сам, если отдам себя целиком. Да и хотел ли от меня этого Христос? Не знаю.
С недавнего времени я перестал себя «кошмарить» за неудачную миссию «универсального солдата». Ведь Церковь — не комсомол, не партия, не клуб по интересам. Сюда невозможно просто привести. Тем более что все окружающие меня люди уже сами сюда идут. Все — без исключения. Просто не все дойдут, не успеют понять, осознать, но все — на пути.
Посмотрите на суетящуюся базарную толпу, на ожидающих поезда в метро, на переполненные городские пляжи, на пылающий фаерами танцпол, на подростка, царапающего ключом рекламный плакат в лифте. Все эти люди уже идут, они — званые. Христос уже делает всё возможное и невозможное, чтобы их спасти. Он говорит с ними на языке случайных-неслучайных встреч, жизненных обстоятельств, ежедневной боли и чудес. И самое главное: Он любит их больше, чем я. И ещё больше желает им спасения. От меня же требуется простая человеческая мудрость: вовремя не помешать.
Поэтому моя история идёт параллельно с историей спасения всех, кого я знаю. И на сегодня это история одного недостроенного моста.
Его‑то мы всегда возводим вместе, до того момента, пока кто‑то не одёргивает меня: «Подожди! Мне не нужно на тот берег!» И вдруг мы замираем на краю, разочарованные и опустошённые. Но я точно знаю, что мой спутник ещё неоднократно будет приходить сюда, чтобы посмотреть на вечерние огни прекрасного города на той стороне.
После легальных и нелегальных миссионерских снарядов тяжёлой артиллерии я запросто становлюсь для кого‑то «классным попом», но у са́мого порога храма в очередной раз приходится слышать дежурное: «Нет-нет. Мне не сюда!»
Неужели всё это время, вместо того чтобы приводить ко Христу, я просто разрушал стереотипы о Церкви? Ведь сказать человеку, что не такие уж мы и плохие и тоже любим кататься на роликах, есть суши и выступаем за мир во всём мире, не так сложно, как зажечь его сердце.
Неоднократно мы всё же добирались до ворот Царства, чтобы сделать последний шаг. Но этот шаг иногда казался мне длиною в жизнь.
Люди-планеты
Я знаю их лица. Вдумчивые, грустные, прекрасные. Это — люди-планеты. Они вращаются по своей орбите, не покидая её. Основательно залипшие в границах своих принципов, они всегда готовы поговорить о Боге, пофилософствовать. Симпатизируют Церкви, даже любят её, но почему‑то никак не могут в ней оказаться. Ставят свечи, прячутся на самой отдалённой храмовой лавочке в безлюдный понедельник и защищают православие в словесной перепалке с сотрудниками на работе. И, будучи настолько близкими к Чаше Жизни, никак не могут к ней приступить.
Но я знаю, что у них есть то, чего нет у нас, что мы почему‑то утратили, — дерзновение, пытливость, простая человеческая честность. Как у апостола Фомы, который не постеснялся разоблачить своё сомнение: уж слишком ответственно относился к священному чувству веры, чтобы поверить на слово распространяющимся вестям.
В закладках электронной библиотеки или у себя под подушкой люди-планеты нередко таят Евангелие, которое не всегда получается сыскать в наших церковных лавках, заваленных акафистниками, освящённым чайком и универсальной мазью от всех болезней с куполками на этикетке.
Но годы летят, а мы не перестаём дружить, хоть и остаёмся каждый на своей орбите, совсем рядом. Многие из них — вплотную к Церкви. В один прекрасный день кто‑то из этих ищущих и сомневающихся путников всё же осмелится сделать решающий последний шаг.
Безнадёжная курильщица
Чего греха таить, я и сам не знаю, как попал в Церковь. Как в один решающий момент, ещё подростком, всё же пришёл и остался? Но это свершилось, и, оглядываясь на прошедшие годы, вижу, как неслучайно и точно складывались пазлы моей судьбы. С точки зрения здравой логики я не должен был здесь оказаться.
Иногда пересматриваю старые фотографии нашей воскресной школы и не перестаю удивляться непостижимой тайне спасения.
Однажды застукал одну ученицу курящей прямо на территории храма. Она ни капли не смутилась и даже не подумала выбросить сигарету. Просто мило улыбнулась и сказала: «Такая я. Что поделать?»
Но она почему‑то осталась. Спустя годы вижу её по воскресным дням на ранней литургии. Где же остальные — правильные дети правильных родителей, те, на кого возлагались надежды, кто горел и благоговел?
Вспоминается одна распространённая патология православного воспитания — мотивировать воцерковление божественной местью, адскими муками и призывать стать кем‑то, кем ты не есть на самом деле. В противовес наблюдается один удивительно жизненный парадокс: нередко в Церкви остаются те, кто, казалось бы, должен был уйти. И эти «непослушные» дети — ещё один вопрос без ответа в копилку моей жизни.
Подростки из неблагополучных семей, двоечники, курильщики, уличные диверсанты, вечно заваливающие Instagram матерной руганью, но прячущиеся за никами любимых героев детства. Почему они остаются? Почему приходят и задают вопросы? Почему снова слышат голос Христа и идут за Ним? И почему Его порой не слышим мы, которые уже не первый год в храме?
Парнишка, уличный гитарист с наколотой на груди пентаграммой, серёжкой-крестиком в ухе и ирокезом на голове — никогда не подумал бы, что именно его заинтересуют фотографии праздничных архиерейских богослужений. Девочка в футболке с бессмертным воспевателем подростковой депрессии Куртом Кобейном и задумчивым лицом — здесь и сейчас рядом с нами идёт в крестном ходе. Молодой человек, откровенный «тролль» и циник, с целым багажом травм детства — почему он приходит каждое воскресенье?
Званые — я всегда восхищался их дерзновенной и отчаянной верой, их подлинностью, неутолимой жаждой и криком в Горнее.
Реальная взрослая жизнь с её поворотами и ловушками, пропастями и лавинами — один из ключей Христа к нашим сердцам. И продуманная тактика новоиспечённого универсального солдата православной миссии меркнет на её фоне.
Кого‑то не хватает
Однажды я совершал литургию в сельском храме и на службе присутствовал всего-навсего один человек — потешная бабулька из прошлого века. И этого оказалось достаточно, чтобы посреди нас был Христос.
Тогда я подумал: пока целый огромный мир занят своими ежедневными делами, пока цивилизация наращивает скорости и человечество в очередной раз запускает новую ракету, чтобы выйти за рамки достигнутого и доступного, именно здесь, в этой скромной сельской церквушке, сосредоточена вся полнота жизни. Именно здесь и сейчас совершается Евхаристия — самое важное событие человеческой истории!
И мне стало грустно оттого, что большинство так и не сможет прикоснуться к этой радости. Люди так и не услышат веселящий звук свирели, потому что в этот момент будут слишком принципиальными и серьёзными, и не проникнутся печальной песнью странника, потому что окажутся слишком беспечными.
Однако с годами приходит осознание, что всё в руках Божиих. Каждое мгновение Господь посылает нам максимальное благо и с каждым ударом наших сердец стучится в наши двери.
И Он никого не торопит. Не потому, что ещё есть время. Увы, его как раз практически и не осталось. Просто Он любит нас такими, какие мы есть, вне зависимости от того, нашли мы Его или нет.
Некогда выпущенные на свободу, мы живём по инерции. Трудимся, чтобы заработать; зарабатываем, чтобы отдохнуть; отдыхаем, чтобы снова выйти на работу. Влюбляемся и разочаровываемся, радуемся и печалимся, вдохновляемся и опускаем руки. Обнимаем своих детей, присматриваем за престарелыми родителями, ремонтируем качели во дворе. Уступаем последнюю акционную бутылку подсолнечного масла пенсионерам и подбираем бездомных котов. Ходим в фитнес-клубы и пьём пиво на набережной. Любим отдых и вкусную еду, набираем лишний вес и худеем.
Но иногда, в редкие моменты раздумий тихими осенними вечерами или сквозь размытые огни ночного города в вагоне последнего трамвая, каждый чувствует и понимает, что чего‑то очень важного, основополагающего и необходимого для полного счастья всё‑таки не хватает.
Или Кого‑то.
Иллюстрация: Julia Stankova
