Память о рае

Если животные наши друзья, почему мы их едим? Если пища, почему вызывают в нашей душе столько нежности? Если они просто питомцы, почему мы их любим порой больше, чем самих себя? Если любимцы, почему могут убежать/улететь, променяв нашу искреннюю заботу о них на бездомную свободу? Кто и зачем животные в нашей жизни — всё не так просто с ответом на этот вопрос, как может показаться в начале.
Фото Грегори Колберта
Такого Пети больше нет

Мы живём в интересное время, когда не только христиане, но и весь научный мир переосмысливает отношения человека и животных. Есть такой этолог-приматолог голландец Франс де Вааль — великий учёный и автор хороший, интересные книжки пишет. Одна из его книг, не переведённая на русский язык, называется «The Age of Empathy» — «Эпоха эмпатии». Оказывается, мы потеряли понимание эмпатии — сочувствия, сострадания, милости, жалости. Отдельная проблема заключается в том, что мы отказались признавать эмпатию между человеком и животным. Тогда как на самом деле животные — наши учителя в этом деле. Поэтому если хотим понять роль эмпатии в человеческой цивилизации, надо смотреть на животных.

Не секрет, что и среди христиан существует масса предрассудков по этому поводу — есть ли у животных душа или нет, спасутся они или не спасутся. Поэтому нужно выбрать такую исходную точку, из которой будет хорошо видно, каковы отношения человека и животных и что, собственно, эти отношения нам открывают.

И это, конечно же, апостол Павел, «Послание к римлянам», восьмая глава. Не понимаю, как его слова можно иначе толковать, кроме как в том ключе, что когда мы становимся детьми Божиими, а не рабами, это имеет значение не только для нас, но и для животных. Потому что вся тварь страдает и ждёт избавления, и её судьба напрямую связана с нашим ожиданием усыновления, когда сама она будет освобождена от рабства смерти и тления в свободу славы детей Божиих (см. Рим. 14–23).

В самом ожидании спасения содержится какая-то память о рае, понимание, что наше существование сейчас не может быть признано нормальным и для человека, который спасается, и для твари тоже.

Но что значит, «человек спасается»? Недавно на конференции в Таллине митрополит Каллист (Уэр), выступая с докладом о богословии творения, рассказал историю о мальчике, который очень любит передачи о животных. Однажды мальчик смотрел сюжет о том, какие усилия прилагают учёные, чтобы спасти тот или иной исчезающий вид, и вдруг его осенило и он воскликнул: «Так я и есть исчезающий вид!». Не будучи христианским богословом, мальчик Петя вдруг понял, что он — уникальное существо и что таких Петь на планете больше нет. Он — неповторимая личность, и его надо защищать. Потому что если каких-то цапель на земле осталось ещё пять, то он, Петя, вообще один! А значит, кто-то должен заниматься его спасением.

Что могу добавить к этому. Во всех сборниках народных сказок есть раздел, в детстве мною крайне нелюбимый, но с него почему-то все сборники начинаются. Называется он «Сказки о животных». Я его всегда пропускал — про дружбу Лисички и Зайчика, зачем мне это, целых 100 страниц! Ладно «Курочка Ряба», она хотя бы маленькая по объёму. Но к чему все эти избушки лубяные? Подумаешь, драмы жизни…

Для сказок о животных есть только одно красивое оправдание: чтобы показать и помочь понять настоящие проблемы людей, отношения их друг с другом. Многообразие среди нас таково, что описать нас можно, только соотнеся с разными биологическими видами. То есть один человек — Лисичка, второй — Волк, третий — Медведь, четвёртый — Слон.

Мы не поймём отношения людей друг с другом, если не осознаем, что их разделяет такая же дистанция, как между видами. Чтобы смоделировать человеческое сообщество, мы должны знать весь остальной природный мир, всё его видовое многообразие. Тогда только сможем более-менее постигнуть, что же такое человек.

В итоге довольно странная попытка рассматривать отдельного человека, каждую личность как исчезающий вид позволяет нам по-новому взглянуть на проблему спасения. Потому что мальчик Петя — он же действительно умрёт. И, по человеческим меркам исчезнет . Вопрос только в том, как сделать его вечным, неисчезающим? Для этого его нужно спасти. Вот это духовное спасение как борьба за Петю — достаточно точная формулировка. Но становится понятной она потому, что нам знакóм пафос борьбы за сохранение исчезающих видов.

Проблема в том, что всем долгое время было понятно, что человек невероятно ценен, но нужно позаботиться и о других живых существах. Теперь в современном мире наоборот: нам совершенно ясно, что необходимо защищать животных, но мы почему-то забыли о человеке. Тогда как о вечном спасении каждого из нас мы должны беспокоиться прежде всего.

Фото Грегори Колберта
Мирами правит жалость

Ещё один учёный, который в нашей теме требует упоминания, — Рене Жирар. Как христианский антрополог, он выдвинул очень своеобразную теорию одомашнивания животных. Он считает, что человек приручал зверей не столько с оглядкой на то, как их можно использовать в хозяйстве — употреблять в пищу, пахать на них, стричь шерсть и так далее. Но что домашние животные появляются рядом с нами из необходимости жертвоприношения, которая, в свою очередь, возникает из нужды преодоления насилия.

На этом строится язычество: для того чтобы преодолеть конфликт, войну, убийство, люди приносят в жертву кого-то: вдову, сироту, царя, и таким образом разрешают конфликт. Жирар считает, что все добиблейские традиции на этом построены.

Но когда приходит Христос, Он Сам Себя приносит в жертву. Входит в мир как радикальная возможность преодолеть все и всяческие конфликты и войны, и начинается совсем другая история. Христос отменяет, будучи Сам в позиции жертвы, идею жертвоприношения. Он говорит: «Милости хочу, а не жертвы». И это божественное желание совершенно переворачивает наше отношение к домашним животным. Если они пришли в нашу жизнь как те, кто помогают решить проблему с насилием, то теперь должны выйти из этого круга — через нашу милость.

Это открывает ещё один очень важный фокус. Две тысячи лет христианство развивалось в русле некоей отрешённости от мира: мы открываем божественное, уходя от мира, дистанцируясь от него. Но в ХХ веке произошла банализация смерти. Смерть перестала восприниматься как специальный духовный опыт, но превратилась в убийство миллионов. И теперь перед христианином возникает новая задача — не дистанцироваться, а участвовать. Если я в мир прихожу вместе со Христом, то могу понимать свою жизнь как участность в творении. Только что это за участность? В чём, в каком божественном деле мы участвуем? И в чём заключается это дело? По-настоящему христианское изменение позиции — в переходе от жертвы к милости.

Поэтесса Ольга Седакова обращает внимание на слова Пастернака «мирами правит жалость». Его акцент на том, что любить — это жалеть, который многим почему-то кажется унизительным, на самом деле, по её словам, является фундаментальным. Седакова говорит, что мы живём в такое время, когда способность жалеть выступает на первый план.

«Жаление» возникает тогда, когда мы видим страдания невинного — того, кто не может за себя постоять. Но это не пустое страдание, не просто ошибка мира. Это страдание, за которым я могу открыть, если захочу, историю рая. Историю чего-то очень ценного, что страдает, будучи неузнанным, а я могу это узнать. В этом моя задача. Задача узнавания рая в страдающем существе и называется жалостью.

Фото Грегори Колберта
Идеал кошачьей дружбы

Если всё это держать в уме, то можно, наконец, посмотреть на наших питомцев. Собака — первое одомашненное животное ещё до эпохи неолита. И для нас она каким-то образом является памятью о нашем охотничьем существовании. Собаки вместе с нами сумели преодолеть несколько совершенно эпохальных этапов развития, поэтому они помнят всё.

С собаками могут конкурировать только кошки. Потому что, как известно, мир разделён на два лагеря: любителей собак и любителей кошек (хотя лично мне хотелось бы считать, что таких лагерей больше — как любитель птиц это говорю). Но, действительно, это два типа дружбы — дружба как служение и дружба как празднование инаковости. Кошки как раз способны к этому празднику. Они могут быть даже немножко рады, что с ними рядом такое чудовище — совершенно варварское, невоспитанное, ничего не понимающее в жизни. (Правда, если к нему присмотреться, быть с ним терпеливым, смиренным, добрым, то оказывается, что человек очень даже умеет вести себя более-менее по-кошачьи…) Идеал дружбы, который приносят кошки, гораздо более тонкий. Но всё-таки надо начинать с собак.

Когда митрополит Антоний Сурожский хотел объяснить, что такое послушание, что значит быть смиренным, созерцательным и внимательным, то есть послушным, он всегда приводил как абсолютный идеал послушания охотничью собаку, застывшую перед вылетом птицы. Если присмотреться к её телу в этот момент, мы поймём наконец, что послушание и немощь, в которой сила Божия может проявиться, — это не расслабленность, а собранность. Осталось только научиться у собаки дружелюбию, как он говорил, и способности в состоянии собранности продолжать вилять хвостом. Очень уж сложно это людям даётся: когда они внимательны, то забывают «вилять хвостом» в знак дружелюбия.

Вспомним и птиц. У нас дома долгое время на подоконнике стояло две клетки. В одной жил попугай, во второй — амадин. У амадина клетка была закрыта, потому что он мог улететь. У попугая была открыта, потому что он летал-летал, но спать возвращался к себе. Удивительно, но они между собой дружили. Попугай не выучил человеческую речь, потому что выучил речь амадина, умел петь его голосом. Они часто ночевали рядом, через прутья клетки соприкасаясь друг с другом.

Но с птицами не всё так просто, потому что это всегда тема клетки и свободы. Серьёзный вызов — любить птиц так, чтобы не держать их взаперти. В мире даже возникло целое движение — люди коллекционируют не птиц, а наблюдения за птицами. Не ловят их, ничего с ними не делают — просто выезжают на место, где за ними можно наблюдать. Очень популярное, кстати, движение.

И конечно же, нельзя забыть голубей. Все бабушки кормят голубей. Это пример той самой жалостливости, причём, очень хороший. К ней можно относиться иронически, можно думать, что это вообще простейший жест — жалость к голубям. Но на самом деле, бабушки, кормящие голубей, это какая-то начальная точка милости как жалости. Потому что им от голубей точно ничего не надо — посадить за решётку, в клетку, чтобы любоваться. Им надо просто чтобы жизнь жительствовала. Жалость, которая видит ценность всякой жизни, это точка, с которой начинается христианство.

Фото Грегори Колберта
Лосю не надо напоминать о рае

Христианство — это каждый раз новость о человеке. Оказывается, мы намного ценнее в глазах Божиих, чем могли себе представить. Моя встреча с Богом открывает мне, что Бог относится к моей судьбе гораздо серьёзнее, чем я сам. Он всё время принимает меня за кого-то, гораздо более драгоценного, чем я могу о себе вообразить. И с этого удивительного открытия может начаться встреча с христианством как традицией человечности.

С этой точки мы открываем для себя очень многое и в отношении к миру. Люди видят его просто и крайне убого. И только встреча с Богом помогает нам увидеть самых незначительных животных, насекомых, всякую тварь как драгоценности Божьи. Попытка понять драгоценность живого существа в глазах Божиих — очень человеческое дело. Мы можем посвятить себя этой попытке постольку, поскольку знаем, что мы сами в Его глазах — совершенно особые творения.

Ровно в тот момент, когда мы открываем, что мы — не рабы, а дети Божии, у нас появляется нужда в том, чтобы открыть во всем творении скрытую от глаз драгоценность, которая для Бога ценна, а для меня пока что нет. И каждое живое существо превращается в задание: я должен посвятить себя тому, чтобы узнать, распознать в окружающем меня мире ту тварь, которую так любит Бог. Рассмотреть в земле, в стихиях, в растениях, в животных.

Ольга Александровна Седакова однажды написала стихотворение «На смерть котёнка». Будучи очень чувствительной к теме страдания животных, она рассказала такую историю. Когда её котёнок умирал, вдруг в какой-то момент прямо перед его мордочкой из окна на подоконник упал лучик света. И это совершенно измученное страданиями маленькое существо из последних сил стало пытаться играть с солнечным лучом.

Через всё это — свою способность играть, которая гораздо глубже, чем страдания, через способность воскрешать в нас милующее, живое сердце, животные напоминают нам о рае, возвращают нас в память о нём. Лосю не надо напоминать о рае — он о рае помнит. Но в нас эта память актуализируется в тот момент, когда мы можем наконец-то смотреть на мир жалостливым взглядом.

Тема отношений с животными возвращает нас к теме нового понимания эмпатии, глубины эмпатии, её связи с милостью, которой Христос от нас ждёт. Сострадание начинается с эмпатии.

И здесь мы имеем дело с совершеннейшим переворотом в педагогике, потому что принято считать, что человек вначале учится есть, обслуживать себя, а уже потом сострадать. Оказалось, всё наоборот. Мы рождаемся существами, которые страдают и сострадают одинаково сильно, и лишь со временем научаемся различать страдание своё и чужое. Если что-то в воспитании пошло не так, мы можем перестать воспринимать чужое страдание, но это будет не достижение, а полностью противоположный шаг.

Раньше все считали, что для более ясного, максимально чёткого мышления человек должен меньше чувствовать. Якобы, включаясь в ситуацию эмпатически, ты начинаешь воспринимать её эмоционально, а значит, теряешь возможность рассуждать аналитически и трезво. Поэтому если хочешь смотреть на мир объективно и быть умным, нужно дистанцироваться от всего и не брать близко к сердцу. Как будто эмпатия конфликтовала со способностью мыслить.

Оказалось, всё наоборот. Если хочешь быть умным, ты должен научиться сострадать и сочувствовать. За последние двадцать лет настоящая революция произошла, тысячи книг написаны о том, что человечность во всех своих формах рождается из способности не отделять страдание от сострадания. И животные в этом отношении — не просто существа, которых мы изучаем, используем в своих целях, но те, за кем мы следуем. Призывая нас к состраданию, они обращаются к тем сторонам нашей души, которые, возможно, мы бы и не хотели так сильно ощущать. Возвращают нас к пониманию мира как страдающего творения, которое помнит о рае, но этого рая вокруг себя уже не находит.

Друзі! Ми вирішили не здаватися)

Внаслідок війни в Україні «ОТРОК.ua» у друкованому вигляді поки що призупиняє свій вихід, однак ми започаткували новий незалежний журналістський проєкт #ДавайтеОбсуждать.
Цікаві гості, гострі запитання, ексклюзивні тексти: ви вже можете читати ці матеріали у спеціальному розділі на нашому сайті.
І ми виходитимемо й надалі — якщо ви нас підтримаєте!

Картка Приват (Комінко Ю.М.)

Картка Моно (Комінко Ю.М.)

Також ви можете купити журнал або допомогти донатами.

Разом переможемо!

Другие публикации рубрики

Смерть как жизнь

Евгений Фулеров — о том, как тяжело бывает преодолеть 300 метров от работы до бабушкиной квартиры, и о том, зачем просить у Господа христианской кончины мирной и непостыдной.

Читать полностью »

Другие публикации автора

И целого мира мало

«Зачем учить столько всего ненужного?» — спрашиваешь ты себя каждое 1 сентября, разглядывая выданные накануне новые учебники. Для чего филологу математика, а физику теория литературы,

Читать полностью »

Другие публикации номера

Не хочу другого хомяка

Юлия Воскобойникова — о том, как смерть любимого домашнего питомца может перевернуть взгляды на жизнь, а слова апостола — подарить надежду на встречу с теми, кто ласков с нами безо всяких условий.

Читать полностью »

Кот как орудие смирения

Что делать, если мечтал о котике. но вместо пушистого и ласкового зверька Господь тебе посылает бешеное и неуправляемое существо, которое сносит всё на своём пути? Юлия Коминко научилась с этим жить. Как?…

Читать полностью »