В 1881 году мир всколыхнуло необычайное известие о том, что в небольшом провинциальном селении под названием Козельщина в Полтавской губернии, где находилось родовое имение графа Владимира Ивановича Капниста (в молодости поручика Преображенского полка, а затем Кременчугского предводителя дворянства) и его супруги Софьи Михайловны Остроградской (дочери выдающегося математика и педагога), получила исцеление от фамильной иконы Пресвятой Богородицы их юная дочь Мария.
Болезнь отроковицы была настолько необъяснимой, а чудо исцеления таким удивительным, что даже известный во всей Европе парижский профессор Шарко после осмотра девочки был вынужден констатировать, что если бы не достоверные свидетели в лице московских профессоров (среди которых — Кожевников, Корсаков, Склифасовский, Павлинов, Митропольский и Каспари), то он бы счёл это событие за мистификацию.
Буквально в первые же дни после чуда к Козельщанской иконе потянулись тысячи людей. Для хранения чудотворного образа вначале была устроена часовня, позже — воздвигнут храм, а затем граф Капнист на собственных землях основал Козельщанский Рождества Пресвятой Богородицы женский монастырь, в котором святыня находится до сих пор.
Необъяснимая болезнь и удивительное исцеление
Существует две версии происхождения Козельщанской иконы. Согласно первой, корнями своими образ уходит в Византийскую эпоху, а обрели его в ХVIIІ веке в стенах Софии Константинопольской, которую в ХV столетии османы после овладения городом превратили в мечеть. Украинские казаки совершали постоянные набеги на турок, и во время одного из таких под предводительством запорожского писаря Дмитрия Сиромахи некий его товарищ и вырезал икону саблей из‑под слоя штукатурки на одной из стен Святой Софии.
Какое‑то время икона хранилась у дочери писаря Сиромахи Параскевы Дмитриевны, которая и «одела» её в серебряную ризу, а затем передала своему сыну — кобелякскому предводителю дворянства графу Павлу Ивановичу Козельскому. Однако вскоре, став банкротом, граф вынужден был продать свои обширные владения ближайшему соседу — Михаилу Васильевичу Остроградскому, а вместе с ними и фамильную икону. Через дочь Остроградского, Софью Михайловну, образ перешёл в семейство Капнистов.
Вторая версия происхождения иконы менее романтична, но более правдоподобна с исторической точки зрения. Согласно ей, икона написана в Италии предположительно в XV–XVI веках. Изначально она принадлежала фрейлине императрицы Елизаветы Петровны, которая была итальянкой и впоследствии стала женой запорожского войскового писаря Сиромахи.
Но как бы там ни было, именно от этого образа получила чудесное исцеление юная Мария Капнист, а её родители раз и навсегда уверились: их безнадёжно больную дочь исцелила Та, Чьё посещение необъяснимо научными законами и непостижимо человеческим разумом.
Беспросветная мгла над Киевом
Мария Владимировна Капнист прожила непростую и долгую жизнь. Случившееся сделало её, и без того добрую и сердечную, глубоко верующей христианкой. После своего исцеления она дала Богу обет безбрачия, но впоследствии нарушила его. И хотя вместо счастья замужество принесло ей лишь горести и разочарования, но Господь потому и Благой, что бесконечно любит каждого из нас. Давая нам вкусить всю горечь от собственных ошибок и промахов, Он не забывает и утешить нас. Так случилось и с юной Марией.
После первого неудачного брака она встретила человека, с которым, пусть и на недолгое время, обрела настоящее счастье. Им стал киевский профессор Пётр Яковлевич Армашевский. Немало об этом видном учёном и его супруге поведал на страницах своих мемуаров уроженец Полтавской губернии, обер-прокурор Святейшего Синода князь Н. Д. Жевахов (кстати, родной брат священномученика Иоасафа (Жевахова)). Геолог, профессор кафедры геологии Императорского университета Святого Владимира в Киеве, ставший в канун революции киевским городским главой, Пётр Яковлевич был человеком великой души, предельной порядочности, высокой культуры, истинной интеллигентности и острого ума.
В «Воспоминаниях» князя Жевахова мы можем прочесть: «Объявление мировой войны застало П. Я. и его супругу за границей, в Карлсбаде. С большими трудностями пробрались они через Швецию и Финляндию домой. Перипетии войны П. Я. переживал с необычайным напряжением, постоянно скорбя, зачем великие христианские нации бросились взаимно истреблять друг друга…
Супруга П. Я. Мария Владимировна… по влечению своего доброго сердца в сотрудничестве с несколькими другими дамами, собирая доброхотные частые пожертвования, деятельно занималась заготовкой белья, фуфаек, рукавиц и прочих носильных вещей для снабжения ими сражавшихся на фронте солдат. П. Я., не жалея сил, приходил на помощь дамам там, где необходимо было его участие…
С наступлением революции П. Я. совершенно удалился от общественной деятельности и замкнулся в своём кабинете, желая оставаться только сторонним наблюдателем того сумбура, который принесли так называемые “свободы”. Он обрабатывал курс любимой кристаллографии, перечитывал классиков естествознания, углублялся в Святое Евангелие и предавался религиозным размышлениям о мудрости мироздания и о тщете человеческих усилий создать общежитие, противное основным свойствам и требованиям человеческой души. Религиозное настроение П. Я. подогревала и укрепляла жена его Мария Владимировна, пережившая в юности момент высочайшего подъёма религиозного чувства… Это чудо сделало её навсегда глубоко верующей христианкой и направило её в жизни на путь безропотной покорности воле Божией…
Густая беспросветная мгла спустилась над Киевом 25 января ст. ст. 1919 года, когда большевики овладели городом и открылся красный террор. П. Я. казалось, что раз он замкнулся дома и нигде не показывается, то палачи революции о нём не вспомнят и оставят его в покое.
Лейба Бронштейн, посетив Киев в конце апреля… 1919 года, нашёл, что киевская чрезвычайка слабо работает… П. Я. был арестован в ночь на 29 апреля ст. ст. и расстрелян в первых числах мая после утончённых мучений и издевательств. Осиротевшая семья не могла добиться разрешения “власти” на получение его тела для христианского погребения. Нет ни на одном из киевских кладбищ ни могилы его, ни могильного над нею памятника, у которого почитатель П. Я. мог бы помолиться за душу усопшего мученика.
Так погиб благороднейший человек, заслуженный деятель науки, учитель длинного ряда поколений киевских естественников, полезнейший гражданин города Киева, которому киевляне обязаны артезианским водоснабжением».
«Пока не увижусь с очевидцем чуда, не поверю»
Уже в 1990‑х годах историком и краеведом Татьяной Ивановной Черкасец в архиве полтавской монахини Антонии (Жартовской) были обнаружены несколько писем, датированных 1953 годом и адресованных матери Антонии одесским протоиереем Александром Введенским. Именно они, эти пожелтевшие от времени с выцветшими чернилами клочки бумаги, дают нам возможность услышать о Козельщанском чуде, как говорится, «из первых уст» и проливают свет на дальнейшую судьбу и самой «виновницы» чуда — графини Марии Владимировны Капнист.
«Здравствуйте, возлюбленная о Христе сестра Антония!
Приношу глубокое, сердечное спасибо Вам за письмо, внимание и исполнение моей просьбы. Хотя образ ещё не получен, но я верю и надеюсь, что он будет, и тогда первые молитвы перед ним я вознесу за Владыку Палладия, за игумению Иннокентию, за Вас, сестра Антония, и за всех сестёр Вашей обители.
Вы просите меня описать историю моего знакомства с Марьей Владимировной Капнист и её последние дни жизни у меня. Извольте. Я с радостью делаю это, потому что история эта весьма знаменательна, поучительна и интересна.
Когда я учился в 5 кл[ассе] Черниговской духовной семинарии, мне попалась в руки «История Козельщинской Б[ожией] М[атери]». Я прочитал и усомнился. Я не поверил, чтобы девушка, 2 с половиной года не владевшая ногами, сразу встала и пошла, едва приложившись к образу. И тут же решил, как Фома неверный: “Пока не увижусь с одним из свидетелей чуда, т. е. с очевидцем чуда, не иму веры”.
Таким образом червь сомнения закрался мне в душу и точил её каждый год моей жизни. А образок всё чаще и чаще попадался мне на глаза, напоминая о грехе моей юности.
Например: когда я поступил в Московскую духовную академию, я спал рядом со своим товарищем, в изголовье которого висел образок Козельщинской Б[ожией] М[атери].
Родители невесты благословили меня К[озельщинской] и[коной] Б[ожией] М[атери].
Первый молебен, когда я назначен был законоучителем Одесской 2 гимназии, был заказан К[озельщинской] и[коне] Б[ожией] М[атери].
Первый вопрос, заданный мне в 8 классе учениками, был вопрос о К[озельщинской] и[коне] Б[ожией] М[атери]. Т. е. тот самый вопрос, который смутил мою душу.
Знаменитый Фесенко, издатель хромолитографированных иконок, предложил мне написать краткую историю К[озельщинской] и[коны] Б[ожией] М[атери]. И так далее.
В 1920 г., когда хлынул поток беженцев в Одессу (в то время я был протоиереем Одесского собора), ко мне пришла одна беженка по фамилии Армашевская снимать комнату. Она понравилась мне, и комнату я сдал ей.
Вечером того же дня она попросила меня на чаёк.
Я прихожу и вижу на стене образ К[озельщинской] и[коны] Б[ожией] М[атери]. Я немного смутился. Она заметила моё смущение и спрашивает, в чём дело. Я рассказываю ей то, что Вам сейчас пишу. И замечаю, как её лицо меняется, глаза наполняются ужасом, она схватывает голову свою руками, потом берёт меня за руку и говорит мне:
— Господь услышал Вашу молитву. И перед Вами не свидетельница чуда, а сама виновница чуда. Я — Марья Владимировна Капнист.
— Но Ваша фамилия Армашевская? — спрашиваю я.
— Да, но это по мужу. Надо Вам сказать, что я, получив исцеление, дала Богу обет никогда не выходить замуж. Но нарушила этот обет, и как же Господь наказал меня. Мой муж оказался горьким пьяницей. От него я имею сына и дочь. Он умер от запоя. Потом я вышла замуж за профессора Армашевского, бывшего городским головою г. Киева. Как я любила его! Но его расстреляли, и я бежала сюда.
— Так расскажите, как же Вы исцелились, — спросил немного пришедший в себя я.
— А вот слушайте….
«Я думала, мама хочет отвязаться от меня»
Я училась в Полтавском институте благородных девиц. Училась хорошо. Была общей любимицей. Меня чуть ли не на руках носили, п[ри] ч[ем] отец мой, когда приезжал в институт, то всем-всем подарки привозил: и подругам, и начальнице, и воспитательницам.
Любимым моим занятием было прыгать по лестнице по ступенькам сверху вниз. Сначала через две, потом через три. А раз перепрыгнула через пять. И впервые почувствовала боль в ступне. Сначала скрывала эту болезнь. Но она становилась всё острее и больнее. Воспитательница обратила внимание, пригласила врача, и оказали первую помощь. Но боль не унималась.
Появилась опухоль, стало выкручивать ногу. Пригласили профессоров из Киева. По долгом совещании забинтовали в гипс. Так пролежала до св. Пасхи. Родители мои собирались в храм. И меня звали. Но я подумала, что буду там всем в тягость, и не поехала. И хорошо сделала.
Когда они уехали, со мною случилось новое несчастье. Вторую ногу стало выворачивать. И я пережила новые мучительные боли. Вызвали экстренно врачей и вторую мою ногу залили в гипс. И вот два с половиной года лежала я в гипсе, как труп. Сколько приезжало врачей из Москвы, Харькова, Киева, не помню уже. И вот как‑то домашний фельдшер дал совет обратиться к парижскому профессору Шарко, слава которого гремела по всей Европе.
— Может быть, у дочери Вашей болезнь возникла на нервной почве, — говорили фельдшера.
Отец мой на всё готов был, лишь бы помочь мне. И он написал Шарко. Тот ответил, что специально в Полтаву не поедет, но в Москве готов осмотреть больную. Назначен был день приезда Шарко в Москву. Начались приготовления к отъезду. Мучительные были дни. Мать почти оставила меня одну. А я каждую минуту зову её посидеть, поговорить, успокоить. Наконец мама устала от моих просьб и раз приходит и приносит мне образ Б[ожией] М[атери] и говорит:
— Маша, вот наш фамильный образ. И в нашей семье живёт такое предание: если кто из больных приложится к образу и почистит его, тот обязательно выздоровеет. — С этими словами и подаёт мне образ Б[ожией] М[атери] — а я тут же подумала: хочет отвязаться от меня. Но я образ всё‑таки взяла и полотенцем отёрла его и, всмотревшись в лик Божией Матери, стала молиться:
— Пречистая Богомати! Я — калека. Мне горькая жизнь уготована. Возьми меня к Себе или восстави от одра болезни.
В один миг сильная боль, появившаяся в позвоночнике, заставила меня закричать и лишила меня сознания.
Все сбежались на мой крик. Я вскоре очнулась и почувствовала, что ко мне вернулась способность владеть ногами.
— Мама! Я исцелилась! — воскликнула я.
— Перестань, Маша, этим не шутят.
— Но посмотри, посмотри, я шевелю ногами.
Действительно, я исцелилась. Позвали врача, сняли гипс, я поднялась, села на кровати, а потом бросилась на шею матери. Но ноги ослабели, и я снова улеглась на постель. С этих пор я быстро стала крепнуть и к отъезду в Москву ходила, как и все.
Я не стану описывать, как мы поехали в М[оскву], что говорили профессора и что говорил Шарко. Скажу только, что Шарко сказал отцу: “Если бы не профессора, лечившие больную, то я не поверил бы Вам”.
Весь 1920 г. М[ария] В[ладимировна] прожила у меня, на Кузнечной ул., д. 14, кв. 19. Жила она тихо, спокойно, часто посещала церковь, а вечера проводила с моей семьёй в душеспасительной беседе. К концу года появились у неё нарывы на голове и оч[ень] большие. Она почувствовала надвигающуюся смерть и причастилась. Исповедь её была на редкость глубокая — сердечная, христианская. Умерла в полном примирении со всеми. Последние её слова были: “Господи, спаси от бед сестёр моей обители. Батюшки, никогда не забывайте в своих молитвах моих дорогих сестёр”. И с этой молитвой умерла.
Похоронена она мною в 1921 г. на Одесском 3‑м кладбище под фамилией Армашевская (по 2‑му мужу). Мир праху ея и вечный покой ея душе!..
Душевно Ваш прот[оиерей] Ал. Введенский».
Второе письмо, адресованное матери Антонии, было написано отцом Александром вскоре после первого, в том же 1953 году.
«Возлюбленная о Христе сестра Антония! Ещё и ещё раз благодарю за присланный Вами образок Козельщанской иконы Божией Матери. При взгляде на него слёзы полились из глаз моих и уже не послышались старые слова укоризны: „не буди неверен, но верен“, какие всегда теснились в мою душу при взгляде на сей образ, как об этом я Вам писал…»
Черта, за которой нужно остановиться
Жизнь каждого человека многогранна, и в ней всегда действует закон причины и следствия. Каким будет наше завтра зависит от того, какой выбор мы сделаем сегодня.
В жизни христианина есть ещё одна развилка: поступить так, как хочу я, или же последовать воле Божьей. Казалось бы, выбор очевиден. Конечно же, каждый верующий должен стремиться следовать воле Господа. Однако часто всё бывает с точностью до наоборот.
Само слово «грех», если дословно перевести с греческого, означает «промах» или «попадание мимо цели». А цель у нас одна — Царствие Божие. И уж если прицел величайших святых и глубочайших знатоков человеческой души порой давал сбой, то что говорить о нас, живущих в эпоху культа потребления и воспевания комфорта во всех его безобразных проявлениях.
В режиме реального времени порой бывает нелегко распознать грань между волей Божьей и собственным своеволием. И это касается не только принятия каких‑то жизненно важных или судьбоносных решений, но может выражаться и в наших молитвах, когда мы о чём‑то просим Господа. С одной стороны, помним евангельское: Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам (Мф. 7, 7), но с другой — как увидеть ту черту, за которой следует остановиться и сказать: «Да будет воля Твоя»?
В житиях святых и подвижников благочестия, в художественной литературе и в исторических жизнеописаниях есть множество примеров того, как складывались человеческие судьбы, подобно калейдоскопу, из постоянного выбора, борьбы, падений и подъёмов на вершины святости. Один из таких — жизненный путь Марии Капнист, длиною в 53 года, который был освящён чудом, соткан из надежд, ошибок и разочарований и завершился полной покорностью воле Божьей.
