Я тогда бродила по столичной набережной с блокнотом и делала зарисовки. Мне было сложно признаться себе, что я больше не пишу и, если только не по милости Божией, писать никогда не буду, так как мне вдруг стало совершенно не о чём поведать миру, да и незачем. С тех пор уже два года молчание не покидает меня. И когда спрашивают, на кого я учусь, теперь с улыбкой отвечаю: «На драматурга», а про себя добавляю «драматург, который ничего не пишет».
Признáюсь, я смотрю с некоторой завистью и в то же время с восхищением на людей, которые делятся своими впечатлениями с другими ежедневно. Мне не хватает то ли сил, то ли смелости. Просто вдруг поняла, как много ответственности несу за свои слова, что «всяк человек ложь» и всё, что я ни скажу, вероятнее всего, будет правдой лишь отчасти. Если сам Гоголь, великий классик, издавший в юности свои произведения за собственный счёт, бегал затем по книжным лавкам и скупал все экземпляры, чтобы их сжечь, что уж говорить о себе.
· · ·
Вспомнилось, как буквально горела желанием стать драматургом… Когда два года назад ехала в столицу поступать, всё, что было с собой — гитара за плечами и деньги на обратный билет, да ещё на еду немного. Думала, вернусь через пару дней, а осталась на два месяца. Съездила на три недели домой и уехала обратно. Так и началась моя новая, уже взрослая жизнь.
Никаких тусовок — чувство неудовлетворённости объёмом своих знаний заставляло просиживать практически всё свободное от лекций и семинаров время в тесной комнатке в общежитии за чтением античной литературы и изучением путей семитов на картах. К тому же, приехав в мегаполис из маленького провинциального городка, я думала, что при таком количестве храмов здесь все должны быть верующими, но мои однокурсники, как выяснилось, истово ненавидели православие и тех, кто его исповедует.
Ситуацию спасли преподаватели, которые стали мне настоящими друзьями.
Всегда удивляюсь, с какой деликатностью они общаются со студентами, никогда не навязывая свою точку зрения. Если какое‑либо произведение просто невозможно рассмотреть без учёта христианской апологетики, они делают это мастерски, не отвернув от себя и не вызвав споров и пересудов.
Например, нет ни единого человека в нашем вузе, который бы не любил Галину Юрьевну — женщину замечательную, добрую, умную, красивую, или Александра Михайловича — преподавателя современной литературы.
«Александр Михайлович, вы верите в Бога?» — выкрикнул однажды кто‑то из студентов. Александр Михайлович, как всегда, лёгкой походкой шёл по коридору, насвистывая какую‑то мелодию и улыбаясь. «Конечно, верю! Иначе какой смысл в этом всём?» — так же легко, на ходу ответил он.
«Знаете, что сказал Блез Паскаль?» — спросил он однажды, войдя в аудиторию. Мы сидели за партами и болтали, в окна лились лучи света, и ненавистное литературоведение вот-вот должно было начаться. На первом курсе его преподавал как раз Александр Михайлович. «Так вот, Паскаль сказал: “Если Бога нет, а я в Него верю, то я ничего не теряю. Но если Бог есть, а я в Него не верю, то я теряю всё”. Именно поэтому я верю в Бога и вам советую».
«Так-так, дети. Я недавно был у своего духовника в монастыре, помолился с ним за всех нас, чтобы пережить нам это тяжёлое время до Пасхи», — сочным басом вещает Михаил Николаевич на нашей онлайн-платформе…
Тогда, находясь чаще всего наедине с самой собой, я жутко скучала по дому. Однажды, после пары английского, мне было настолько тоскливо, что я разрыдалась прямо в кабинете, и не зная, куда себя девать, бросилась в объятия завкафедрой иностранных языков Ирины Алексеевны. Эта благородная женщина полюбила меня за что‑то с первого дня моего появления в институте и всегда относилась ко мне с добротой. Благодаря ей я попала в профильную группу английского к переводчикам, где она преподавала. И когда одногруппники посмеивались надо мной и моим разговорным английским, Ирина Алексеевна гладила меня по голове и утешала: «Не обращайте на них внимания! Всё получится!»
Её вера в меня не давала мне сдаться.
А как не любить мастера драмы Владимира Юрьевича! Он покорил с первой встречи — наверное, прежде всего тем, что и внешне, и манерой общения очень напоминает моего отца.
Однажды после пар мне совершенно не хотелось уходить. Закутавшись в свою тоненькую курточку, я уселась в «тройке» — самой большой институтской аудитории. Сижу на последнем ряду, читаю, как вдруг заходит группа с драматического факультета. Они смотрели короткометражку, снятую студентом третьего курса, а после по очереди каждый высказывал о фильме своё мнение.
— А можно и мне? — не выдержала я. Все обернулись в мою сторону, Владимир Юрьевич посмотрел с улыбкой, и я осмелела: — Мне так понравилась короткометражка!
И дальше начала говорить, Владимир Юрьевич включился в беседу, а после семинара я подошла к нему и со всей настойчивостью тихо попросила: «Заберите меня к себе в группу, пожалуйста». Сказать такое — словно признаться в любви. Откровенно говоря, я испытывала страх быть отвергнутой, однако Владимир Юрьевич с радостью принял меня, и я стала ходить на его семинары. Он говорил нам о Боге, показывал фильмы, рассказывал истории из своей жизни, и всегда в его глазах блестела искорка любви к нам.
— Мы с моей женой вместе с пятнадцати лет. Выросли в деревне. Церкви рядышком не было, поэтому приходилось ходить далеко в село. Однажды пошли к моему духовнику и попросили нас обвенчать. С тех пор мы вместе, — рассказал он нам как‑то раз.
Позже я увидела их с женой в храме. Такая же, как он, высокая. Они стояли, держась за руки. А ведь Владимиру Юрьевичу 69 лет, и 54 из них он посвятил своей жене!
· · ·
Надо же, как странно: ещё месяц, и я буду уже на третьем курсе. А ведь только недавно приехала в столицу наивным застенчивым ребёнком с мечтой поступить в литературный институт.
Мои однокурсники наконец приняли меня и мою веру в Бога, я приняла их буддизм, агностицизм, атеизм, потому что люблю их по‑своему. Пускай мы невероятно разные, но тяга к знаниям объединяет.
Приходит время, мы взрослеем и приближаемся к черте, когда нужно выбирать дальнейшую дорогу. И вдруг понимаешь, что эта дорога — вовсе не выбор института, профессии или работы, но прежде всего — твоё мировоззрение. Такой выбор пришлось сделать и мне. Ведь если ты рос в православной семье, совсем не значит, что останешься православным до конца своих дней. В подростковом возрасте чаще всего начинается бунт, не хочется ходить в храм. Ты всё подвергаешь сомнениям, кажется, что родители — существа из прошлого века и совершенно ничего не понимают в жизни, и если рядом окажутся сверстники, ведущие не совсем православный образ жизни, — прощай, Матушка-Церковь!
Однако в моей жизни и родители, и преподаватели, собственным примером зарождающие в сердце любовь и желание жить благочестиво, сыграли ключевую роль. Людей проще, чище и добрее я не встречала. Глядя на них, я точно знаю, что если они пошли по заваленной валунами дороге к вечности, значит и мне, безусловно, стоит шагать по ней.
· · ·
… Вид на заледеневшую реку и покрывшуюся инеем столицу сменился летним уютом родного города, и моё молчание, наконец, показалось мне действительно важным. Ведь всё сокровенное, о чём так хочется поведать, ни за что не выразить словами. Но когда редактор «Отрока» однажды при мне обмолвилась, что следующей темой номера станет диалог поколений, я тут же вспомнила о тех, кто проник в моё сердце и в нём остался. О тех, кто своей любовью и добротой привёл меня к Богу. Именно поэтому сейчас всё это пишу. Я убеждена, что если творить по любви, из любви и во имя любви, всё получится. Так у меня спустя довольно длительное время благодаря воспоминаниям родилось внутри чувство, которым захотелось поделиться.
Фото: фейсбук Софии Столяровой.